Запись всего нашего разговора может оказаться чем‑то как и чрезвычайно полезным, так и губительным для нас. Я продолжаю придерживаться мнения, что среди присутствующих нет врага Эвы Марш, а ведь я надеюсь еще услышать какие‑то предложения, советы, предупреждения. Что собственно мы еще в состоянии сделать?
Островский сначала смерил взглядом фигуру адвоката, вроде бы засомневался. Потом бросил взгляд на Магду и вздохнул. Магда же проявила себя настоящей интеллектуальной женщиной.
— Я горой стою за Эву и лично выдеру у тебя эту кассету для адвоката, — азартно заявила она. — Может, и хитростью, если не получится по–другому. Журналист и адвокат — это две противостоящие силы, наверняка не только я заметила: один должен растрезвонить, второй — затаить. Мне в данной ситуации представляется более разумным скрыть.
Я вздохнула с облегчением: похоже, не состоится драка адвоката с журналистом, этого еще не хватало, такая компрометация для них и для моего дома! Лучше миром покончить дело. И я взяла руководство в свои руки.
— Психологически мы уже всю аферу раскрыли, чему лично я очень рада, потому что все это время терялась в предположениях и сомнениях, руководствовалась чутьем и полунамеками. Люди помогли. Пани Вишневская… — я ведь всем вам говорила о соседке Эвиных родителей Пани Вишневской? Ах, не всем, но вот сейчас говорю: она живет в том же доме в квартире под ними и много слышала, потому что у Эвиного папочки не голос, а труба иерихонская. Именно она стала для меня источником бесценной информации о характере папочки и его знакомствах. Не хочется повторяться, но Эва права — он мстительный тиран и деспот, свихнувшийся на почве своей власти над дочерью. Якобы лечился в Буске, но оттуда втайне приезжал в Варшаву на чужой машине…
— А вы откуда знаете?
— Видела собственными глазами. И я так рассудила: искал здесь Поренча, который в это время был в Кракове.
— И в конце концов, он был у моей матери! — гневно крикнул Петрик — И она тоже видела его собственными глазами.
— Брань по адресу Поренча, мошенника и негодяя, пани Вишневская слышала своими ушами. О выезде мужа в Краков сообщила его собственная жена, не отдавая себе отчета в том, что делает. Улики носятся над нашим столом, мотив кричит диким голосом, психопатия в углу притаилась, и что нам со всем этим делать?
— Нужен инспектор Гурский, — теперь уже громко и решительно заявил Островский.
— Совершенно верно, — послышался из прихожей голос Гурского. — А я уже здесь. И довольно долго. Вам не кажется, пани Иоанна, что стоит все‑таки хоть что‑нибудь в доме запирать — калитку или дверь? Я постучал, услышал «проше» и вошел.
— …И на сей раз, до самого утра, у меня никаких обязанностей — ни служебных, ни личных, — заявила с триумфом Лялька, переступив порог моего дома. — Никто не знает, что я здесь. Ты мне одолжишь какие‑нибудь тапочки? И еще позволишь остаться у тебя до утра? Только переночевать. Я знаю, у тебя есть комната для гостей, ты не думай, я в состоянии снять номер в гостинице, но жаль времени, и не уверена, что так просто там найти свободную комнату, а я не сделала предварительного заказа. Мой клиент предлагал переночевать в его особняке, но с этим трудоголиком я не выдержу. У своих родных — тем более. Не беспокойся, зубная щетка у меня с собой, я всегда ношу ее в сумке. Но я могу переспать и на диване, а завтра этот трудоголик меня заберет…
И, как всегда, поднялся переполох. Комната для гостей была свободна, если не считать, что битком забита книгами, но постель там оставалась свободной, а при комнате — ванная, в ней мыло, полотенца и все, что нужно.
Сменив обувь, Лялька потребовала полный отчет о последних событиях, но меня заинтересовал трудоголик.
— Клиент, — коротко пояснила она. |