|
Эва стала хорошей писательницей, могла приносить доход человеку с умом, и тут она попала в другие сети. Ее облепили пиявки всевозможных мастей, которые артистически владели искусством высасывать из человека его творческую сущность, его мысли, его талант й делать на этом бизнес. Девушка вырвалась из когтей папочки и не могла избавиться от комплекса неполноценности, ведь он же ей вдалбливал всю ее сознательную жизнь, что она — ничтожество, только при нем и сможет прожить, самой ей с жизнью не справиться. И, даже освободившись от тирании отца, девушка стала легкой добычей беспозвоночных — паразитов всех мастей, существующих благодаря высосанным из талантливого человека мыслям и идеям, я говорю о паразитах вокруг нас — издателях, газетчиках, телевизионщиках…
— Прошу учесть, я только один раз! — пылко вскричал Островский. — Только один раз брал у нее интервью и ничего плохого в нем не написал! — А я о вас и не говорю! — огрызнулась я. — Имею в виду всю вашу братию, эту армию шакалов, ох, извините, шакалы позвоночные, ну значит, блох, клопов и прочих пиявок. Они прибегли к помощи продажной рекламы. И тут развернулся Флорианчик Поренч. Надо признать, он был хорош собой, умен и умел очаровывать женщин. Раз в жизни нарвалась я на такого… Я оглядела своих гостей. Те не отрывали от меня глаз и даже пощипывали сырник — Ну да, я в ту пору была в возрасте Эвы. Какая жалость, что мы не были знакомы! Но Поренч перестарался. Эва быстро разобралась в нем, школа папочки не прошла бесследно, и сорвалась с его крючка. Точно не знаю, но мне кажется, Поренч не смирился с поражением, рассчитывал, что Эва еще вернется к нему, а с другой стороны… Боюсь, у него случилось так называемое раздвоение личности. Надежда на возвращение Эвы и страстное желание ей отомстить. Его переполняли ненависть и злоба, и он развернул бешеную деятельность. Почему, черт возьми, пан это не записывает? — рявкнула я на Островского. От неожиданности Островский вздрогнул так, что вздрогнула и я, сидевшая с ним на одной кушетке. — Записываю я, записываю! — пробормотал он. — Вы просто не замечаете. — Ну и слава богу, второй раз повторять не буду. И я продолжала: — Если говорить о Поренче, надо сказать и о третьей его характерной черте, о его режиссерских амбициях. Об этом лучше всех может рассказать Мартуся, на себе испытала. Вайхенманна он бы не перепрыгнул, но разные Заморские и Држончеки под ногами у него болтались, думаю, ума у него хватало, чтобы не тягаться с настоящими режиссерами, такими, как Вуйчик или Лапинский, но вот эти… Он им цену знал и понимал, что надо избавиться от этих тупых чурбанов. И тут он познакомился с папочкой. Убедить его во вреде Вайхенманна для Поренча не составило труда, возможно, он сам удивился, с какой легкостью обвел вокруг пальца заносчивого старика и как тот ловко расправился с Вайхенманном. Ну а потом ему оставалось лишь выбирать, на кого направить свое живое орудие мести… — Устала, надо передохнуть. И раз уж начала, о всех своих глупых измышлениях расскажу. Пусть это даже так и останется моей собственной выдумкой… — Перерыв. Теперь делайте с этим что хотите, а я вам не английский джентльмен. И вообще, я пошла за коньяком. Английский джентльмен вот откуда взялся: как известно, настоящий джентльмен до пяти часов не потребляет крепких напитков. Не будучи им, я могла себе позволить. Когда имеешь дело с такой омерзительной аферой, когда у тебя перед глазами роятся пиявки всех мастей, без подкрепления не обойтись. — И все же вы так и не произнесли тех слов, которые давят меня, — упрекнул меня Вежбицкий. — Так сказать, окончательное заключение… — Я тоже не английский джентльмен, — заявила Магда. — И за рулем Адам. Мне тоже требуется подкрепление. И попрошу все же назвать те самые слова, которые давят… Я выполнила лишь первую половину ее пожелания. |
