– Но Том, – вмешалась Джойс, – ты сказал, что его убили, потому что он что то знал.

– А еще, – воспользовался заминкой Николас, – задолжать кому нибудь деньги не очень приятно, однако на этом жизнь не заканчивается. Из за этого не стоит убивать. Я хочу сказать, в худшем случае дело обернулось бы повесткой в суд.

– На карту было поставлено гораздо больше. Чтобы выяснить, что именно, нам придется ненадолго вернуться в прошлое и еще раз спросить себя, что случилось несколько месяцев назад – точнее говоря, полгода – и почему Эсслин сделался после этого самоуверенным и заносчивым?

Барнаби умолк, и наступила тишина, среди которой вызревали подозрения и носились встревоженные взгляды. Плотная поначалу, она понемногу рассеялась, обрела осмысленность и ясность. Барнаби не смог бы сказать наверняка, кто первым указал на Эверардов. Понятно, что не он. Но будто телепатически его мысль передалась всем, сначала одна, потом другая голова повернулась в сторону братьев.

– Он обзавелся парочкой прихвостней, – сказал Николас.

– Не вижу ничего плохого… – выпалил Клайв Эверард.

– …и я не вижу… – подхватил Дональд.

– …в том, чтобы дружелюбно относиться…

– …и преданно  восхищаться…

– …даже благоговеть…

– …перед несомненными талантами Эсслина…

– …и замечательным мастерством…

– Чертовы лицемеры.

Барнаби проговорил это так тихо, что присутствующие с минуту озирались по сторонам, не понимая, откуда прозвучало убийственное обвинение. Трой знал этот трюк, и почувствовал сильный выплеск адреналина. Барнаби подошел к тому ряду, на котором сидели братья, и произнес по прежнему тихо:

– Гнусные, мерзкие, назойливые, злобные ублюдки.

Эверарды, побледнев, тесно прижались друг к другу, и их глаза настороженно сузились. Китти взглянула на них с возрастающим ужасом, Калли, сама не сознавая, что крепко сжимает руку Николаса, привстала с кресла. На скорбном лице Эйвери промелькнул внезапный отблеск надежды. Джойс почувствовала, что задыхается от тревожного ожидания, а Гарольд закивал. Его голова качалась взад вперед, словно у китайского болванчика вроде тех, на которых иногда можно наткнуться в какой нибудь антикварной лавке.

– Вы не имеете права говорить с нами подобным образом! – воскликнул один из братьев, быстро придя в себя.

– С каких это пор восхищаться актером стало противозаконно?

– Восхищаться.  – Барнаби словно бы выплюнул это слово, и голос его зазвучал в десять раз громче. – Вы им не восхищались. Вы его презирали. Насмехались, потешались над ним. Водили его, куда вам вздумается, как медведя за кольцо в носу. А он, бедняга, никогда в жизни не имевший друзей, не усомнился, что настоящая дружба именно такова. Прихвостни? Скорее наоборот. Что бы это ни означало.

– Eminences grises?  – предположил Борис.

– И напрямую причастные к его смерти.

При этих словах Дональд Эверард вскочил с кресла.

– Слышали? – вскричал он, размахивая руками. – Это клевета!

– Мы будем судиться! – взвизгнул его братец. – Вам не удастся безосновательно обвинить нас в убийстве Эсслина!

– У нас есть свидетели!

– Все эти люди!

– Я не говорил, что вы его убили. – Барнаби с глубоким отвращением на лице отошел подальше.