– Ах нет! Я не хочу этого, господин ротмистр! – ответила сестра.

– Почему же? – спросил он, насмешливо глядя на нее. – Разве я вам не нравлюсь?

– Что вы, что вы, господин ротмистр! – смеясь, ответила она. – Вы очень красивый мужчина!

Затем другим, уже серьезным тоном добавила:

– Ведь это грех!

– Ах, вот оно что! – сказал он раздраженно. – Грех! Какая чепуха!

До самого ее ухода он не проронил больше ни слова. Когда она вышла, он повернулся ко мне с сердитым видом.

– Слышал, Рудольф? Вот дурочка! С такими красивыми грудками – и верить в грех! Господи, что за дурость – грех! Это все попы забивают им головы! Грех! И вот так обманывают хороших немцев! Свиньи попы наделяют немцев грехами, а наши добрые немцы отдают им за это свои деньги! И чем больше эти вши сосут из них кровь, тем больше радуются наши дураки. Они вши, Рудольф, вши! Хуже евреев! Попадись они мне в руки, попрыгали бы они у меня четверть часика! Грех!.. Только родился – и уже грешен!... Уже на тебе грех! С рождения на коленях! Вот как оболванивают наших добрых немцев! Страхом берут, а эти несчастные делаются такими трусами, что не смеют даже поцеловаться с кем‑нибудь! Вместо этого они ползают на коленях, эти болваны, и бьют себя в грудь: господи, помилуй, господи, помилуй!..

И он так живо изобразил кающегося, что на секунду мне показалось, будто предо мною мой отец.

– Черт возьми, вот чепуха‑то! Существует лишь один грех. Слушай меня внимательно, Рудольф: грех быть плохим немцем. А я, ротмистр Гюнтер, хороший немец. То, что Германия мне приказывает, я выполняю! То, что приказывает делать начальство – делаю! И все тут! И не хочу, чтобы после всего еще эти вши сосали из меня кровь!

Он приподнялся на подушках и повернулся ко мне всем своим могучим телом. Глаза его метали молнии. Никогда еще он не казался мне таким красивым.

Немного погодя он захотел встать и пройтись по палате, опираясь на мое плечо. К нему снова вернулось хорошее настроение, и он смеялся но всякому поводу.

– Скажи‑ка, Рудольф, что они здесь говорят обо мне?

– Здесь? В госпитале?

– Да, дуралей! В госпитале. Ты как думаешь, где ты находишься?

Я напряг память, стараясь вспомнить все, что о нем говорили.

– Они говорят, что вы настоящий немецкий герой, господин ротмистр.

– Вот как! Они так говорят? Ну, а еще что?

– Они говорят, что вы чудной, господин ротмистр.

– А еще?

– Женщины говорят, что вы...

– Что я...

– Должен ли я повторить их слова, господин ротмистр?

– Конечно, дуралей.

– Они говорят, что вы шельма.

– Вот как! Они не ошиблись! Я им еще покажу!

– И потом они говорят, что вы страшный человек.

– А еще что?

– Говорят также, что вы очень любите своих людей.

Действительно, так о нем говорили, и я думал, что доставлю ему этим удовольствие. Но он сразу нахмурился:

– Вздор! Что за вздор! Люблю своих людей! Опять эта их глупая сентиментальность! Повсюду они видят любовь! Послушай, Рудольф, я не люблю своих людей, а забочусь о них. Это не одно и то же. Я забочусь о них, потому что это драгуны, а я драгунский офицер и Германия нуждается в драгунах, вот и все!

– Да, но когда умер маленький Эрих, говорят, вы отослали его жене половину своего жалованья.