Он уже собрался идти, но Буров положил ему руку на колено.

— Жевен, но ведь мы не одни в самолете. Здесь женщины и дети.

— Что вам до этого? Пустите меня! — взвизгнул Жевен. — Вы ведь тоже летите не на прогулку…

Буров усмехнулся.

Жевен вернулся вне себя и молча сел. Буров ждал, когда он успокоится.

— Они хорошие парни… Но русские отказались принимать.

Стюардесса объявила, что самолет идет на посадку, и попросила пассажиров пристегнуть ремни.

В самолете стало темно, легкая дрожь пронизала его зыбкое тело. Буров взглянул в иллюминатор: темные клочья облаков проносились мимо, и Бурову показалось, что он слышит, как свистит ветер и скребут по обшивке вдруг ставшие жесткими облака. Самолет сильно тряхнуло. Потом еще раз… Заплакала девочка-негритянка. Мать стала успокаивать ее, что-то быстро приговаривая по-испански. Она задернула занавеску на иллюминаторе и напряженно глядела на табло, где горели слова «Не курить, пристегнуть ремни». В глазах у нее был испуг.

Мсье Жевен замер в своем кресле, и только губы у него шевелились. «Наверное, молитвы читает, — подумал Буров злорадно. — Трусишка». Жевен снял руки с подлокотников и сложил на животе. На матовой коже подлокотников остался мокрый след от ладони…

Кабина самолета вдруг наполнилась ослепительным светом молнии, и сразу же раздался оглушительный треск. «Как глупо, — мелькнула у Бурова мысль. — Так не хотелось лететь…» Он почувствовал, как Жевен вцепился ему в локоть.

А уже в следующий момент Буров понял, что самолет катится по твердому полю аэродрома.

«Толчок я прозевал», — подумал Буров, брезгливо освобождаясь от рук Жевена.

Гром гремел с прежней силой, чудовищный ливень хлестал по обшивке, на улице было темно, как ночью, но в салоне поднялась веселая суета. Стоял невообразимый гомон, кто-то всхлипывал, все наперебой делились впечатлениями.

— Ах, я думала, это конец, — говорила седая дама. — От испуга я не могла вспомнить ни одной молитвы…

— А я решил, что русские пустили в нас ракету, — сказал немолодой американец и нервно захохотал.

Жевен посмотрел на Бурова и, виновато улыбнувшись, сказал:

— Псу живому лучше, нежели мертвому льву.

Буров промолчал.

Стюардесса вышла из кабины пилотов и, помедлив несколько секунд, чтобы улегся шум, сказала:

— Мы сели в Ленинграде. Из-за плохой погоды придется ждать здесь до вечера… Погода вы сами видите какая… — мило улыбнувшись, она кивнула белокурой головой на иллюминатор. — А в Москве еще хуже. Вы можете выйти из самолета, подышать воздухом.

Косые струи дождя зло хлестали в окна аэровокзала. Буров с удовлетворением, даже со злорадством отметил, что аэровокзал какой-то старомодный, темноватый и совсем маленький. Он невольно сравнил его с гигантскими постройками в Брюсселе, откуда вылетел три часа назад. «А Орли, Бурже… Все отстает она, матушка-Россия, как ни старается…» Буров прошелся по небольшому залу. У буфета, заставленного бутылками и яркими коробками конфет толпился народ. Буров поинтересовался, берут ли франки. Франки принимали. Он выпил кофе с коньяком. Кофе был вполне приличным, а коньяк просто превосходным.

— Армянский? — спросил он у буфетчицы.

— Коньяк молдавский, мсье, — ответила та по-французски и почему-то покраснела. Буфетчица была совсем молодая, чернявая, с большим красным бантом на затылке.

Буров неприязненно подумал: «И банты-то красные заставляют носить…»

Он подошел к окну и стал смотреть, как ветер кидает пригоршни дождя прямо в окна, как треплет потемневший флаг у выхода на летное поле.