– Серьезно? – Маркус выглядит удивленным.

– Приглашали только самых особенных кандидатов. Господин…

– Мы не произносим его имени вслух, – поспешно прерывает он ведущую, после чего проводит ладонью по лицу, и зрачки возвращаются к обычному размеру, прекращая впитывать всё, что льется с экрана. – Таково правило.

– Правило передачи? – игриво спрашивает собеседница. – Вроде тех, которые призывали быть аккуратным и опрятным, улыбаться и слушаться взрослых?

– Нет, мы сами его придумали. В кругу друзей. Произносили вслух его имя только при крайней необходимости.

– Вэл изобрела это правило. Поэтому оно было не настоящим.

– В детстве она могла проявлять удивительное упрямство. Если бы ты ее знала, то понимала бы: любое ее распоряжение выполнялось. – Улыбка Маркуса наполнена теплотой. – Она всем руководила. Ничего не начиналось и не заканчивалось без нее.

– Расскажи мне еще про того, кого нельзя называть.

Он ерзает на стуле, снова положив руку себе на плечо.

– Он не… Я не помню, чтобы он когда-либо что-то говорил. Он ведь говорил?

– Ты меня спрашиваешь?

– Ну, ты ведущая подкаста и наверняка готовилась к интервью. Проводила исследования.

– Лишь для того, чтобы помочь тебе вспомнить. Помочь тебе вернуться к себе прежнему.

Маркус откидывается назад, наконец заметив, как близко наклонился к стене, и скрещивает руки на груди, отгораживаясь. По его выражению лица ясно, что он только теперь осознал, сколько лишнего наговорил, насколько глубоко копнул, не желая того.

– Я не помню его голос, только присутствие и руку на плече, когда требовалось вернуть меня на землю. Мы получали уроки от… – Маркус щурится: – Я не уверен, от кого. От сценаристов? Забыл. Но уроки были важной частью передачи. Обычные морализаторские наставления для детей. Делать, что велено. Сохранять позитивный настрой. Придерживаться заключенных договоренностей. Это ты напеваешь? – он оборачивается, словно ищет источник какого-то звука. – Слышишь?

– Придерживаться заключенных договоренностей. Это важное правило. Ты его помнишь?

– Вообще-то, произнесенное вслух, оно звучит довольно странно, – со смущенным смешком отвечает Маркус. – Одна из тех вещей, что в детстве воспринимается фундаментальной истиной, но ощущается абсурдно, когда пытаешься ее объяснить.

– Постарайся.

Он наклоняет голову, отвлекаясь на поиск источника пения.

– Ну, знаешь, например, когда протягиваешь руку и просишь о чем-то, то должен принять что угодно, ответившее и пожавшее ладонь. Ладно, бессмысленно прозвучало. Ты правда ничего не слышишь? В любом случае, я плохо объяснил. Скорее, это вроде как, когда нужно довольствоваться тем, что получаешь, а не закатывать истерику. Вечно пытаюсь научить тому же сына, но он ненавидит наставления. Хотя придерживаться заключенных договоренностей – не только об этом. Посыл более сложный. Более тяжелый. Потому что никто не может только брать, не отдавая ничего взамен, – Маркус качает головой, теряя нить размышления. – Пожалуй, тут содержится форма действия-противодействия. Ты правда ничего не слышишь? Кто-то поет недалеко от тебя? Меня это сводит с ума. Я почти могу различить слова, но…

– А ты помнишь основную тему, с которой начиналась передача? Давай, я начну, а ты подхватывай: «В хоровод быстрей вставай, за руки возьмись…»

Маркус резко вскакивает.

– Я не собираюсь ее петь. – Он выглядит изумленным собственной реакцией, но не садится обратно.

– Ничего страшного, – щебечет ведущая. – А посмотреть выпуск хотел бы?

Маркус медленно опускается на место.