– Радуешься, небось?

– А чего радоваться? Рядом с ней все горит... Она мне жизнь покурочила, теперь сын с ней мается. Сестренке его семь лет, в школу не ходит...

– Радуешься... Не любила она тебя. И вышла замуж за твою квартиру, факт. И всегда хотела сама по себе быть. Она ведь тебе... Я-то все знаю... С Мишкой, студентом кучерявым из Львова, на виду у всех крутила. Один ты не замечал... Карандаши грыз, над картами корпел, весь тушью цветной измазанный. А она ему у родника... из голубеньких незабудок веночки плела... А потом с ним в город уехала... Провожать... Ты сам ее отпустил. И три дня они из постели не вылезали. Я к тебе на квартиру тогда приходил. И идиллию ихнюю видел... А потом с дружком твоим закадычным и собутыльником любимым Игорьком Кормушиным... Прямо в маршруте в траве некошеной... Их Федька Муборакшоев видел... В бинокль с другого борта ущелья... Говорил потом... зенками блестя... слюну... сглатывая: “Высший класс! В кино такого трах-трах-тарарах не увидишь... Чуть окулярами себе глаза не выдавил! Жаль она памирских таджиков не любит!”

– Слушай, Юр! Мне, конечно, больно все это слушать. Не вспоминать, а слушать... Но чуть-чуть больно. И знаешь почему? Ты думаешь, что с нормальным человеком говоришь... А я перегорел. И с рогами своими хоть и сроднился, но давно их не ношу... Храню, как память. Их у меня от Ксении несколько пар осталось. И не все ты, наверное, видел. А ты что, собственно, так неравнодушен? В тюрьму хотел посадить... Развода нашего требовал... Не давала что ли?

– Давала, не давала... – огрызнулся Юрка. – Кончай болтать, вон Наташка идет.

– Опять бодаетесь? – улыбнулась Наташа, присев на корточки. Всем своим видом она пыталась показать, что взяла себя в руки.

– Да так... В меру сил... – ответил я. – Просто вспомнили, как в былые годы Юрик твой проказничал. Понимаешь, дурная привычка у меня была – я в задумчивости карандаши грыз, скрипя мозгами над картами... А он, паразит мелкий, издевался: для смеху обглоданные концы перцем красным натирал... Втихаря... Потом вся камералка ржала, гримасы мои наблюдая... – сказал я, ностальгически улыбаясь.

Из штольни вылезли Бабек с Сергеем.

– Как жизнь? Бьет ключом и все по голове? – похлопав меня по плечу, спросил Кивелиди.

– Ты и не представляешь, как жизнь прекрасна и удивительна, – сказал я, растирая появившиеся на голенях багрово-красные, сочащиеся кровью рубцы.

– Он еще сможет насладиться жизнью. Если захочет. И, может быть, не раз... Следующие нарушение режима и неуставные отношения будут караться строже. Повешенных за ноги будут сечь плетьми, – произнес Доцент, рассматривая ногти.

– Мы вам верим! – изрек я, преданно глядя ему в глаза. Глубина и стойкость ваших принципов, ваша неуемная последовательность нас восхищают. Вы настоящий учитель! С большой буквы. В знак благодарности за ваши поучительные уроки, я готов в свободное от каторги время сделать вам учебные пособия для ваших преданных учеников – гильотину и дыбу в натуральную величину! С их помощью куда легче сеять разумное, доброе, вечное...

– Вы много говорите, а работа стоит. А насчет дыбы я подумаю... Хорошая идея...

Через некоторое время мы с Юркой смогли встать на одеревеневшие ноги и приступить к приему пищи – супа “А ля Фатима”. Мы не привередничали. Хорошая кулинария требует полета мысли, а какой уж тут полет, особенно у объятых страхом женщин.