– Да я и так сам себя перевожу. Хотя и сам ты, видно, не в Оксфордах учился и Лева Толстый не кореш твой, точно...

– Дык ты пять лет всего зону топтал и пайку хавал, а я с вами, зеками, десять лет из одной миски ел и хлеб делил... На Кумархе на пятьдесят человек рабочих сроку совместно оттянутого было сто сорок семь лет. Меня следователь на этот счет удивил, когда у нас два ящика аммонита из склада ВВ уперли. А ты говоришь: в Москве – Париж! В город спустишься – неделю привыкаешь ботать без мата и фени... Давай, рассказывай!

– В общем, так, – с трудом проглотив последний кусок лепешки, начал Федя. – Когда в реке я усек, что грабля моя не скурвилась и тыква, вроде, тоже на месте, решил я к вам возвернуться. Тем более, ствол уберег. Как сука подрезался, но причалил с намудником на копыте и без говнодавов, и, в конец замудоханный, заныкался в канаве, аккурат над тем пятаком, где нас тормознули... Посидел в ней с полчасика, погрыз вокруг всю эфедру и поверху за вами поканал. На Уч-Кадо мудило-учитель с тремя чуваками и двумя кадрами забугорными с вами распрощался и ишаков с желтизной в кишлак погнал.

И что мне было делать? – продолжил Федя, оббежав нас замученными глазами. – Куды бечь? Ну и заземлился наверху, вон, в той кривой канаве и в калган не возьму, с чего начать. Ну и стал ночевать. Сутки в луже полоскался. Очухался еле-еле. И уже в сумерки следующего дня, вылез поссать и кореньев на вечерю накоцать, и вижу вдруг – пахан ихний, учитель этот, с двумя ишаками внизу, вон, из-за той белой скалы нарисовался. Близко совсем, хоть время спрашивай. И хиляет прямо на меня! Деловой такой, автомат на плече... Я пушку вынул, пальнул пару раз, но пшик получился, бобики отсырели. Все, думаю, хана. Упал в иван-чай и в канаву свою пополз. Но учитель не заметил, думу, видно, какую-то думал. Ну, я потихоньку балду высунул и зырю, как сурок из блиндажа. Подошел он к этой канаве, покидал что-то в яму, что – я не видел, темно уже стало, и испарился. Покумекал я маленько и решил – точно, наши мешки заныкал, больше нечего! И, прикинь, мог бы ночью ишачка у чабанов оторвать и в город с золотишком рвануть, но я к вам погреб...

– Ну, ну, филантроп ты наш! Соскучился, ласковый, – усмехнулся Сергей, сменивший меня на раскопке. – А теперь, милый, расскажи нам, в глаза мне глядючи, на кого ты, гад, мину ставил?

– А чо врать? Мне народец-то нужен был для компании, чтобы сюда добраться. Дохлый номер одному в горы топать. Сами видели – полно всяких резвонов кругом ошивается. Да и делов куча, одному не одолеть, к тому же я кувалдометром с малолетства не люблю махать. Вот и надумал тогда шпану разную набрать, желтизну их руками добыть, а потом всех порешить без большого кипеша. Одного только, посообразительнее, оставить: без напарника-то на обратной дороге не обойтись... В любой кодле такого человечишку можно найти подходящего... И у вас, сукой буду, такой имеется...

– Гроссмейстер долбанный! Ван Гоген нашелся! Людвиг ван Бефстроган! – выругался я. – А зачем ствол украл?

– Сам не знаю! Я ведь после перевала, после того, как спасли вы меня, мертвого, почти передумал вас мочить... Я, там, под обрывом, хоть и не дышал и без сознания был, но чувствовал, как Черный в меня дышит... А почему украл? Я думал, гадом буду! Два дня соображал. И вот что вышло, вот что надумал... Ботаника какая-то. Секите, я столько лет в башке все проигрывал. И как людей соберу, и как подельника сосватаю, и как в штольню остальных заманю. Тыщу раз у меня перед моргалами стояло, как я машинку кручу, лохов хороню! И как у города напарника кончить придумал. И все думал, что неплохо бы ствол заиметь для порядка и надежности.