– Я не отстранялась! Ну, понимаешь, я должна была это сделать... Не хочу быть картой в твоей засаленной колоде. И ты должен знать, что я не карта! И ты... ты все время смотришь на эту Наташу...

– А я люблю смотреть на людей. А Наташа... Я смотрю на нее и вижу, как много слов ей не сказали...

– И говоришь!

– Да, говорю! Потому, что терпеть не могу видеть в женских глазах тоску о несбывшемся...

– А мне тоже нравятся некоторые мужчины! – мстительно бросила Лейла. И, вспомнив о Резвоне, вмиг осеклась, съежилась в подрагивающий комочек.

– Ну, вот! Совсем, как воробей на морозе... Давай я тебя согрею...

Лейла положила головку мне на грудь. Я обнял ее и стал убаюкивать. Через минуту она подняла головку и внимательно посмотрела мне в глаза.

– Я знаю, ты любишь меня. И что дороже меня у тебя никого нет. И не было...

– Даже в прошлых жизнях?

– Да...

Лейла звонко рассмеялась и, внимательно посмотрев мне в глаза, спросила:

– Ты, что, в самом деле, веришь в реинкарнацию? Ты, безбожник и материалист?

– Да нет, не верю... Но, чтобы жить с этим, не обязательно верить... Это... это – пушкинское “над вымыслом слезами обольюсь”, Винни-Пух и Дед Мороз... А “материалист”, это ты откуда взяла? Я не помню, чтобы я или кто-нибудь произносил это слово?

– Это Фредди Крюгер так тебя называет...

– А Крюгера откуда знаешь? Не поверю, чтобы в Иране “Кошмар на улице Вязов” показывали...

– А у нас, в Захедане, на парадной лестнице под кучей хлама тарелка...

– Ну, ну... Сами, значит, западными ценностями наслаждались, а мне подсовывали телевизионные руководства по сбору фиников и домашнему производству гипса...

– А порнофильма ты не хотел? – проговорила Лейла с чертиками в глазах и, жеманно вздернув подбородок, плавным движением, без сомнения, заимствованным из эротических лент, сдернула с себя укрывавший ее платок.

– Я тебя обожаю! – воскликнул я и начал страстно целовать ее матовые в лунном свете груди.

Блаженство, дремавшее под дайкой андезитов, открыло глаза и внимательно взглянуло на нас. Оценив поцелуи, усмехнулось и накрыло все вокруг своими трепетными крыльями...

И вот, мы, вновь взявшись за руки, сидим на спальном мешке и смотрим на звезды. Все кажется таким естественным: мы, Млечный путь, стекающий с небосвода, Бабек с гаремом в палатке, мягкий шелест реки, уверенный в себе Житник со ждущей Наташей. Все кажется необходимым и все пропитано зарождающейся торжественностью, а может быть, наоборот, торжественностью умершей, но навсегда оставившей на всем свой вечный отпечаток...

Лишь надвинувшийся предутренний холод заставил нас вернуться на землю. Обнявшись, мы пошли вниз, к палаткам. Большую Медведицу уже приходилось искать в развернувшемся за ночные часы небе. Я отвел Лейлу в палатку, постелил ей в глубине рядом Наташей, лежавшей с открытыми глазами.

Некоторое время я сидел рядом с Лейлой, положив руку на плечо. Проникшись ее теплом, она обхватила руку ладошками, нежно погладила, потом, приподнялась, потерлась щекой об мою щеку.

Через минуту, поцеловав ее уже спавшую, я устроился рядышком на расстеленной телогрейке. Сон уже владел мною, когда от ручья послышался беспокойный топот ишаков.

“Наверное, запутались в веревках”, – подумал я.