Я, решив прочитать им лекцию о некоторых правилах поведения на высокогорье, вышел вперед и, оборачиваясь к Наташке и ловя себя на мысли, что мне приятно с ней общаться, стал говорить, что спуск с вершины – конечно, веселая штука, но, как ни странно, спускаться почти всегда труднее и опаснее, чем подыматься. “Человека тянет вниз вес его тела и кажущаяся легкость спуска, – поучал я. – К тому же, почувствуйте разницу: он поднимается головой вперед, а при спуске – впереди задница. Поэтому, чтобы не было на нее ненужных приключений, давайте внимательнее глядеть под ноги и не...”

Последние слова были произнесены мною уже в падении. В пылу трепа я не заметил, что слева склон стал значительно круче. И поэтому, оступившись, я не смог удержаться на насте и рухнул вниз. Метров триста я скользил на заднем месте и финишировал на небольшой площадке перед известняковой грядой. Снега на ней почти не было, и между двух скальных выходов я увидел фрагмент потерянной тропы!

Поднявшись на ноги, я крикнул товарищам, призывая их спуститься ко мне, предварительно сбросив рюкзаки и ослиную поклажу. Не прошло и пяти минут, как рюкзаки и остальная поклажа полетели вниз. За ними лихо соскользнула Наташа, но, похоже, я сглазил, и эффектного зрелища не получилось: примерно на середине пути она потеряла равновесие и достигла моих ног лежа на спине. Житник, недовольно покачав головой, снял куртку, сложил ее наподобие подушки и подошел к Лейле. Положив эти импровизированные салазки перед ней, жестом предложил сесть. Поколебавшись, Лейла села и спустилась без приключений.

Когда я подошел к ней, яркий румянец удовольствия окрашивал ее обветрившиеся уже щеки. “Еще немного снега, солнца и ветра и эти бархатные щечки, этот гладенький лобик и особенно этот миленький изящный носик станут такими, что в мясном ряду их не заметишь”, – подумал я, рассматривая любимое лицо.

Пока я смазывал лицо девушки кремом, товарищи связали ослам ноги, одного за другим столкнули вниз, и полетели сами. Длинноухие скользили, вращаясь то так, то эдак. Юрка врезался в одного из них, в него врезался Бабек и к нашим ногам скатилась облепленная снегом кучамала из ослов и их смеющихся погонщиков.

За скальной грядой, трассирующей выходы мощного известнякового пласта, тропа, местами через овринги, спускалась к подножью последнего и терялась в оледенелых лавинных навалах, лежавших на уступе, образованном выходами другого известнякового пласта. Было ясно, что так просто мы их не минуем: оступись здесь и конечным пунктом для нас станет дно глубокого обрыва (мощность нижнего пласта была не меньше десяти-пятнадцати метров).

Мы решили не рисковать и проложить тропу по наиболее опасным участкам. У нас была лишь одна саперная лопатка, да еще охотничий топорик, а прорубаться надо было метров двести.

Работали мы до вечера без перерывов. Пока двое из мужчин рубили лед и снег, двое других отдыхали и перекусывали. Федя не принимал участия в сооружении тропы: его мутило от одного вида круто сбегающего вниз снежного ската, оплавленного солнцем, и к тому же обрезанного обрывом.

С конца проделанной тропы были уже видны черные камни осыпей и скальных развалов; за ними начиналось плоское дно трога, зеленевшее порослями молодой травы.

Первыми мы провели ишаков, потом женщин. Последним я повел Федю. Наш Сусанин отчаянно трусил, особенно на середине тропы, откуда можно было видеть, что начинается за нижним обрезом склона – крутой черный провал глубиной не менее десяти метров. Увидев, что ведомый объят страхом, я взял его сзади за полу пиджака и посоветовал идти обычным шагом и смотреть не вниз, а вперед..