– Сергей, ты – моя судьба, и я хочу, чтобы она у нас была хорошей. Ты меня слышишь, Сергей?

– Слышу, дорогая.

– “Где я? Что со мной? – абсолютно не понимая происходящего, подумал эфиоп. Он попытался открыть рот, о появилось болезненное ощущение. Он пошевелил пальцами рук, те затекли и плохо слушались. – Где же я? Что со мной?"

Машину качнуло, и Абеба больно ударился головой о рифленый борт, ударился так сильно, что Илья перегнулся через спинку сиденья, поглядел на свою жертву. Абеба поджал ноги и еще раз дернулся. Картонные коробки посыпались.

– Вот сволочь! – сказал Илья. Григорий смотрел в зеркальце. Что происходит в салоне, он не видел.

– Езжай, я сейчас сам с ним разберусь. Глаза эфиопа были вытаращены, он со страхом смотрел на Вырезубовых, словно глазами пытался спросить: что вы со мной делаете? Зачем бедного эфиопа обижаете? Чем-то он в этот момент был похож на Акакия Акакиевича Башмачкина.

Но естественно, братья Гоголя не читали и о существовании бессмертного Акакия Акакиевича не подозревали.

– Лежи, урод! – громко, чтобы перекричать шум двигателя, обратился к эфиопу Вырезубов. – А то как шарахну по башке! – и он показал монтировку, которой потряс прямо над головой Абебы.

Тот затрясся от страха, зажмурился, и если бы была у него такая чудесная возможность, то от страха провалился бы сквозь днище микроавтобуса и, наверное, даже сквозь бетонное покрытие шоссе.

– Если будешь шевелиться, жаба чернозадая, я тебе череп размозжу. А так поживешь еще.

Глаза эфиопа спрашивали: “Куда вы меня, злые люди, везете? Что я вам плохого сделал? Я же вас не трогал, я у вас ничего не украл, даже бранного слова в ваш адрес никогда не произнес. За что ж вы меня так, нелюди?”.

– Повернись мордой в пол, жаба чернозадая! – Григорий улыбался, и выражение его лица было жутким. На нем прописалась улыбка смерти. Крепкие белые зубы, время от времени проглядывающие в узкую и длинную щель рта, читались оскалом смерти. – Не гони, брат, а то еще ублюдки менты остановят. Вон там, за поворотом, они всегда на скорость вырезают.

– Да знаю я, – сбрасывая скорость, произнес водитель.

– Включи музыку.

Покрутив ручку настройки, Илья нашел классическую музыку.

– Не надо мне туфтень эту, лучше чего-нибудь повеселее. От скрипок понос может случиться, как от сырого мяса. – Скрипки сменились синтезатором. – Вот, пускай лучше это будет, пускай Пугачиха орет.

– Ты бы ее хотел трахнуть?

– Нет, слишком она жирная, свинья какая-то. А я к свинине равнодушен, меня от нее почему-то поташнивает.

– Мы с тобой, как евреи, свинину не едим. И мама свинину не любит.

– Лучше уж говядину.

– Говядина лучше.

Абеба слышал этот разговор. Он понимал все слова, но смысл разговора был ему еще непонятен.

«О чем говорят эти люди? Куда они меня везут? Зачем?»

Хмель от выпитой водки улетучился мгновенно. Абеба лежал, надеясь, что все скоро закончится, как страшный сон, как непонятное наваждение, и он опять станет самим собой, будет шататься по Москве, съездит в гости к своему корешу Сергею Дорогину. Тот его сытно накормит, хорошо оденет и, наверное, даст денег. Судя по всему, Дорогин сейчас богат, дела у него идут хорошо.

От этих простых мыслей Абебе стало немного легче. Ему показалось, что веревки уже не так сильно сжимают запястья рук и лодыжки ног, а жить с пластырем, хоть и противно, но можно. Единственное, что досаждало, так это грохот камешков о днище автобуса и колдобины, стыки плит, на которых микроавтобус подскакивал, и Абеба больно бился головой о днище.