|
Лучезарный солнечный день померк у меня в глазах. Все это время я изо всех сил душил в себе ревность, но случайно подслушанный разговор свел на нет мои старания. У меня не было ни малейших сомнений, что Дженни разговаривала с Берти Картом. И согласилась на свидание с ним. Правда, согласие она дала как будто бы с неохотой, но ее возражения звучали в моих ушах фальшиво — обычные женские увертки, лишь сильнее распаляющие мужчину. Выходит, она только прикидывалась, когда грубила ему, или же, в лучшем случае, просто не отдавала себе отчета в собственных чувствах — тщетно стараясь их побороть. А чего я мог ждать? Мужчина, которому уже шестьдесят один,— и молодая жена?
Барахтаясь в водовороте ревности, я вдруг услышал в душе голос Веры — она искушала меня, как Ева — Адама. На лужайке передо мной Коринна играла со щенком. Рассудок мой окончательно помутился. За чаем, а потом и за ужином Дженни оживленно тараторила, но старательно уклоняла от меня свой взгляд. Ну что ж, пусть поступает как хочет, подумал я, не валяться же мне у нее в ногах, против этого восставала вся моя гордость. Ее лицо горело лихорадочным возбуждением — во взгляде у нее я читал и страх и экзальтацию; истолкование мое было однозначно — так выглядит человек, добровольно идущий на тяжкое испытание. Но, услышав, как скрипнула, закрываясь, наружная дверь, я усомнился в правильности своего предположения. Экзальтация и страх могут отражаться и на лице мученика. Рассудок мой просветлел, я вспомнил, какая импульсивная, жертвенная натура моя Дженни. Я крикнул Коринне, что передумал и постараюсь догнать Дженни. Она уже скрылась из виду, но мне даже не надо было слышать ее тихие шаги, чтобы понять, в какую сторону она направилась. Я бросился вверх по тому же самому проулку, по которому накануне ночью мы спускались с Верой, и перелез через воротца, на которых мы сидели. Впереди, ярдах в пятидесяти, я различил в сумерках Дженни: она шла по тропинке, ведущей к лесу. Я окликнул ее, не очень громко, но она сразу остановилась и повернулась, затем подбежала и кинулась в мои объятия. Она плакала и дрожала всем телом и, только когда немного успокоилась, спросила: — Откуда ты узнал? — Я слышал, как ты говорила по телефону… Присядь, посиди со мной, моя Дженни. — Не думаю, чтобы я решилась войти в лес… И все же это так хорошо, что ты догнал меня, Джон, мой любимый Джон. Почему же ты меня не остановил? — Я не был уверен, что это совпадает с твоим желанием. Я был сам не свой от ревности. И во мне заговорила гордость. — Но ты же знаешь, как я его презираю. Неужели ты не понимаешь, почему я согласилась?… — Да, моя родная, теперь понимаю. Ты хотела отвлечь его от Коринны. Догадываюсь, он обещал оставить ее в покое, если… — Я пыталась сказать тебе вчера вечером. Но ты был так занят своими мыслями, что я не решилась. — Бедняжка! Извини, но в этом не было никакой необходимости. Сегодня я поговорил с Коринной и уверен, что худшее уже позади. — Почему же ты не сказал мне, Джон? — Никогда не прощу себе этого. Мы просидели на лугу около получаса. Я помню, как, уткнувшись лицом мне в плечо, Дженни сказала: «Знаешь, самое ужасное, что я все-таки находила его привлекательным, хоть и знала, что это за субъект». И еще я помню, как она сказала: «Погляди на эту старую шляпу. Любопытно, кто ее потерял». Если бы я не дал слово свято хранить тайну «цыганенка», я бы тоже, вероятно, покаялся, но тут со стороны леса послышались дикие вопли. Мы оба вскочили. Человек я не суеверный, никогда не склонен был верить в сверхъестественное, но должен признаться, что я просто остолбенел, как любой средневековый крестьянин на моем месте. В двухстах ярдах от нас на фоне еще светлого, но быстро тускнеющего неба выделялась непомерно большая фигура в монашеском облачении с капюшоном, она огромными шагами двигалась по направлению к нам. |
