— Всё гораздо проще, чем вам кажется. Как указал доктор Лейбниц, правилам не обязательно быть сложными. Доктор написал систему для совершения логических операций путем действия с символами по некоторым правилам; для высказываний это то же, что алгебра для чисел.

— Он мне её показывал, — заметила Каролина, — но мне и в голову не приходило, что она имеет какое-то отношение к монадам.

— Эту систему логики можно без особого труда заложить в машину, — сказал Даниель. — Четверть столетия назад доктор Лейбниц, развивая идеи Паскаля, построил машину, которая может складывать, вычитать, умножать и делить. Я всего лишь хочу продолжить эту работу.

— И много вам потребуется времени?

— Годы и годы, — отвечал Даниель. — Больше, если я буду работать в лондонской суете. Посему, доставив вас в Берлин, я двинусь на запад и не остановлюсь, пока не достигну Массачусетса. Сколько займёт работа? Довольно сказать, что к тому времени, когда она даст первые результаты, вы уже вырастете и будете королевой какой-нибудь страны. Однако, возможно, в минуту досуга вы вспомните поездку в Берлин с двумя учёными чудаками и даже спросите себя, что сталось с тем из них, кто уехал в Америку строить логическую машину.

— Доктор Уотерхауз! Я уверена, что буду обращаться к вам мыслями куда чаще!

— Трудно сказать, у вашего высочества будет много других занятий. Надеюсь, вы не расцените мои слова как дерзость, но я почёл бы за честь получить от вашего высочества письмо, если когда-нибудь вам придёт мысль поинтересоваться состоянием логической машины. И, к слову, если я вообще чем-нибудь смогу вам услужить.

— Обещаю, доктор Уотерхауз в таком случае непременно вам написать.

Как ни сложно совершить такой манёвр в тряской карете, Даниель — сидевший всё это время безупречно прямо — поклонился.

— А я обещаю вашему высочеству откликнуться — с радостью и без тени колебаний.

Дом над Маасом

Апрель 1696

Перед воротами усадьбы разговаривали два всадника: плотный одноногий англичанин в мундире неопредёлённого цвета, который всё равно никто бы не различил под грязью, и французский шевалье. Человек двести тощих оборванцев с лопатами решительно не замечая беседующих, превращали регулярный парк в систему земляных укреплений.

Англичанин говорил по-французски в теории, но не слишком хорошо на практике.

— Где мы? — вопрошал он. — Понять не могу, это Франция, Испанские Нидерланды или герцогство Люксембургское, черти бы его драли.

— Ваши люди, кажется, воображают себя в Англии! — укоризненно произнес шевалье.

— Их, должно быть, сбили с толку слухи, будто здесь живёт англичанин, — отвечал его собеседник, потом с тревогой взглянул на француза. — Это… это ведь не зимние квартиры графа Ширнесского?

— Господин граф устроил здесь свою резиденцию. Между кампаниями он приезжает сюда поправлять здоровье, читать, охотиться, играть на клавесине…

— И тешиться с любовницей?

— Французы нередко проводят время с женщинами; мы не видим тут ничего примечательного. Иначе я добавил бы к перечню этот пункт.

— Я, собственно, вот к чему: есть ли в доме женский пол? Девицы в услужении или кто?

— Были, когда я выезжал утром на верховую прогулку. Остались ли сейчас, можно лишь гадать, мсье Барнс, ибо дом захвачен, и я не могу попасть внутрь!

— Сочувствую. Так скажите, мсье, мы на французской территории или нет?

— Как знамя на ветру, граница постоянно колеблется.