— Или монады. Но продолжайте, пожалуйста.

— Постигнув их, вы разрешите дилемму свободной воли и предопределения.

— Коротко говоря, да, — отвечал доктор.

— Атомы мне понятнее, — начала Каролина.

— Вам только так кажется, — возразил Лейбниц.

— Что тут понимать? Это крохотные твёрдые частички вещества, которые сталкиваются…

— Насколько велики атомы?

— Бесконечно малы.

— Как они в таком случае соприкасаются?

— Не знаю.

— Положим, они каким-то чудом столкнулись. Что происходит тогда?

— Они отскакивают.

— Как бильярдные шары?

— Точно.

— Однако представляет ли ваше высочество, сколь сложен должен быть бильярдный шар, чтобы отскакивать? Наивно полагать, что самая примитивная сущность, атом, обладает хотя бы одним из мириада свойств отполированного шара слоновой кости.

— Ладно, хорошо, но иногда они слипаются и образуют агрегаты, более или менее рыхлые…

— Как они слипаются? Даже бильярдные шары к этому не способны!

— Понятия не имею, доктор.

— Никто не имеет, так, что не огорчайтесь. Даже Ньютон, сколько ни трудился, не понял, как действуют атомы.

— А господин Ньютон и над атомами трудится? — спросила Каролина.

Вопрос был обращён к Даниелю.

— Постоянно, — отвечал тот, — однако его труд зовётся алхимией. Долгое время я не мог постичь столь упорного интереса, покуда не понял, что через алхимию Ньютон силится разрешить загадку двух лабиринтов.

— Так, значит, в своём массачусетском институте вы будете заниматься алхимией, доктор Уотерхауз?

— Нет, ваше высочество, мне более убедительными представляются не атомы, а монады. — Даниель взглянул на Лейбница.

— Уф, этого-то я боялась! — воскликнула Каролина. — Потому что ничегошеньки в них не смыслю!

— Полагаю, мы установили, — мягко произнёс Лейбниц, — что вы ничегошеньки не смыслите в атомах — какие бы иллюзии ни питали на сей счёт. Надеюсь избавить ваше высочество от заблуждения, согласно которому в поисках фундаментальной частицы универсума атомы являются более простым и естественным выбором, нежели монады.

— Чем монада отличается от атома?

— Давайте прежде выясним, в чём их сходство, ибо у них много общего. И монады, и атомы бесконечно малы, однако всё из них состоит; чтобы разрешить парадокс, мы должны обратиться к взаимодействию между ними. В случае атомов это столкновения и слипания, в случае монад — взаимодействие более сложной природы, к которому я вскорости перейду. Однако в обоих случаях мы должны объяснить всё, что видим — скажем, эту колокольню, — исключительно в терминах взаимодействия фундаментальных частиц.

— Исключительно, доктор?

— Да, ваше высочество. Ибо если вселенная создана Богом по понятным и неизменным законам — а уж это-то Ньютон доказал, — то она должна быть единообразна во всём снизу доверху. Если она состоит из атомов, то она состоит из атомов и должна объясняться в терминах атомов; зайдя в тупик, мы не можем всплеснуть руками и сказать: «А вот это чудо!» или «Здесь я и ввожу совершенно новую сущность, которая зовётся силой и не имеет никакого отношения к атомам». Оттого-то мы с доктором Уотерхаузом и не любим атомарную теорию, что не видим, как такие явления, как свет, тяготение и магнетизм, можно объяснить ударами и слипанием твёрдых кусочков вещества.

— Значит ли это, что вы можете объяснить их в терминах монад, доктор?

— Пока нет.