Когда герцогиня Аркашонская и Йглмская попросила отвезти Иоганна в Лейпциг, Даниель сперва подумал, будто ослышался, однако просьбу выполнил и к собственному изумлению встретил в пункте назначения Лейбница, к которому собирался ехать в Ганновер. Ушей Софии и Софии-Шарлотты достигла весть, что вдовствуюшая курфюрстина Элеонора тяжело заболела и лежит при смерти. В случае её кончины кто-то должен был сопровождать безутешную принцессу Каролину в Берлин. И кому это поручили? Лейбницу.

Лейбниц на мгновение задумался, потом сказал:

— Кстати. Как здоровье младшего сына герцога Пармского? Прошла ли его сыпь?

— Вы ставите меня в тупик, сударь. Я не знаю даже, как зовут герцога Пармского, а уж тем более как поживает его сын.

— Ответ очевиден, — сказал Лейбниц, — поскольку у него нет сыновей. Только дочери.

— Я начинаю чувствовать себя тупым собеседником в сократическом диалоге. К чему вы клоните?

— Если бы вы спросили герцога Пармского о Лейбнице, тот, возможно, смутно припомнил бы фамилию. Однако он ничего не знает о натурфилософии и, разумеется, никогда бы не поручил вам или мне сопровождать в дороге его дочь. Почти все именитые люди — такие же, как герцог Пармский. Они о нас не знают, и знать не хотят, как и мы — о них.

— Вы хотите сказать, что у меня систематическая ошибка наблюдений?

— Да. Именитый человек на выстрел не подпустит к себе таких, как вы или я. Исключение — несколько крайне эксцентричных особ (дай им Бог здоровья!), питающих интерес к натурфилософии. Раньше их было больше, сейчас я могу пересчитать всех по пальцам одной руки: Элиза, София, София-Шарлотта. Только с ними нам и случается беседовать. Они хотят приобщить своих детей к натурфилософии. Выбирая между таким, как вы и я, или свободным (чтобы не сказать — праздным) дядюшкою, слугою, придворным или священником, склонным по дороге оставить дитя без присмотра, растлить, охмурить или подчинить своему влиянию, любая из трёх предпочтёт натурфилософа — мы в худшем случае нагоним на ребёнка скуку.

— Боюсь, так и получилось у меня с маленьким Иоганном, — сказал Даниель. — Думаю, ему больше по душе был бы учебный курс, посвященный исключительно оружию. В отсутствие оружия он предпочитает рукопашный бой. Кажется, я узнал от него больше захватов и подножек, нежели он от меня — научных фактов.

— Они пригодятся вам в Массачусетсе, — серьёзно проговорил Лейбниц. — Говорят, индейцы сильны в рукопашном бою.

— После фехтовальных уроков, которые давал ему Жан Бар на палубе флагмана, весьма горькая участь — пробыть несколько дней в карете с таким, как я.

— Бросьте! Медленная и мучительная смерть от столбняка — вот горькая участь тех, кто слишком много играет с острым оружием, — сказал Лейбниц. — Элиза это знает. Вы сослужили ей добрую службу, даже если Иоганн по малости лет этого не оценил. Скажите, неужто он и впрямь не проявил ни малейшего любопытства?

— Глупый мальчишка бесконечными разговорами о пушках и мортирах навёл меня на одну мысль, — признал Даниель. — Мы стали говорить о параболах. Я остановил карету на поле между Мюнстером и Оснабрюком, где мы распугали местных крестьян опытами сперва с луком, а затем с огнестрельным оружием.

— Видите? Он этого не забудет. Всякий раз, когда Иоганн посмотрит на метательное орудие — что в нашем скорбном мире случается каждые пять минут, — он будет знать, что оно бесполезно без математики.

— Далеко ли ещё до Прецша?

— Вас ввели в заблуждение скромные размеры дворца, — отвечал Лейбниц. — Смотрите, мы уже в Прецше. — Он открыл окно и, придерживая парик, чтобы тот не свалился под колёса, высунул голову из кареты.