|
— Абигайль Фромм, берёшь ли ты… — начал Барнс. — Да. — Роберт Ша… — Да. — …вляю вас мужем и женой. Можете поцеловать молодую — позже. Сейчас надо ко всем чертям уносить ноги! — воскликнул капитан Барнс, приметивший что-то за окном. — Дай-ка мне этот шарнирный болт, муженёк, — сказала Абигайль, — вместо кольца.
Мушкетёры так и так строились перед усадьбой; посему они не задержали отъезд, когда вытянулись во фрунт вдоль дорожки и подняли штыки, образовав арку, чтобы мистер и миссис Шафто могли под ней пробежать. Полевых цветов ещё не было, но какой-то рядовой сообразил отломать расцветшую вишнёвую ветку и сунуть в руки Абигайль. На конюшне реквизировали белую лошадь и презентовали молодым в качестве свадебного подарка. Слуги, высунувшись из окон, кричали и махали полотенцами. Французские мушкетёры, которых разоружили и загнали в сухой фонтан, плакали и сморкались от умиления. Даже шевалье, доставивший Барнсу столько неприятных минут, лишь тряс головой и моргал, досадуя, что его выставили мелочным негодяем. Больше всего он хотел бы оправдаться, сказать Барнсу, что если бы ему все объяснили, он бы, уж наверное, послужил Венере, а не Марсу. Барнс и Шафто, распределённые по двум лошадям, дали войску последний смотр. — Вы сегодня хорошо послужили вашему сержанту, — объявил Барнс, — и вернули небольшую часть долга за то, что он сберёг вас в стольких сражениях. Теперь снова к учениям! Сегодняшнее задание: слиться с местностью, и вы очень плохо его выполняете, стоя всем скопом на виду! Рядовые смешали ряды и начали прыгать через ограду. Старший сержант подошёл к Барнсу, чтобы заявить протест: «Здесь нет местности, чтоб с ней слиться! Мы одной ногой во Франции, на тридцать миль во вражеском тылу, все деревья вырублены к чертям собачьим…» — То-то и хорошо для ученья! В Шервудском лесу, прах побери, спрятаться не хитрость. Вот подсказка: будете держать рот на замке — вас примут за голодных дезертиров из французской армии. А теперь вперёд! Встретимся в лагере через несколько дней. Мне надо проводить мистера и миссис Шафто на корабль, чтобы они отправились в Лондон, зажили своим домом и ждали вас всех в гости! Сияющее личико Абигайль на мгновение померкло, но тут же осветилось снова, когда Блекторрентские гвардейцы, ещё не слившиеся с местностью, грянули: «Ура!» Боб рысью объехал сад, выслушивая поочерёдные приветствия разбившихся на кучки солдат, горничных в окнах и французских мушкетёров в фонтане. Завершив круг, он выехал в ворота и пустил лошадь во весь опор вдогонку за Барнсом, проскакавшим уже полдороги до горизонта. Абигайль сидела сзади, припав щекой к ямке меж Бобовых лопаток и сцепив руки у него на поясе. Что-то твёрдое упиралось Бобу в живот. Он посмотрел вниз и увидел, что пальцы Абигайль крепко сжимают шарнирный болт.
Дворец Герренхаузен в Ганновере Август 1697
— Французы освободят все земли, завоёванные с 1678 года, за исключением Страсбурга, к которому Людовик особенно прикипел сердцем, при условии, что те останутся католическими, — сказал пятидесятиоднолетний учёный и отметил галочкой очередной пункт в списке, который лежал на украшенном гвельфскими гербами блюде дрезденского фарфора. Он поднял глаза, ожидая увидеть над самой столешницей атласный подол своей шестидесятисемилетней государыни. Вместо этого юбка — мили собранного в складки шёлка, армированного сталью и китовым усом, — хлопнула его по физиономии, сбив на пол очки: курфюрстина Ганноверская по-военному чётко повернулась кругом. — Я целую неделю шлифовал линзы! — Готфрид Вильгельм Лейбниц наклонился вбок, чтобы поднять очки. |
