|
Резким движением они опрокинули монаха вместе со стулом. Как раз когда де Ат должен был удариться затылком о пол, Джек и Мойше дёрнули его за руки на себя, как йо-йо Еноха Роота. В обоих плечах что-то громко щёлкнуло. Вопль Эдмунда де Ата, как звук легендарного Роландова рога, вероятно, можно было услышать за несколько горных хребтов. Разумеется, при этом он выпустил весь воздух и вынужден был глубоко вдохнуть, от чего завопил снова. Постепенно колебательный процесс затух, и де Ат остался в том же положении, что прежде, то есть выпрямившись на стуле и держа руки на столе. Однако теперь он на пробу осторожно сжимал и разжимал кулаки, и в свете принесённых Джеком и Мойше свечей видно было, что серая кожа немного порозовела.
— Минутку терпения — я подберу богословскую аналогию к тому, что вы сейчас со мной сделали, — выговорил он. — И, полагаю, будете её развивать, пока гальо фрито в посадерас не клюнет, — заметил Мойше. — Поскольку мы теперь ревностные католики, проповедей мы ещё наслушаемся, — подхватил Джек. — А сейчас скажи только, что знаешь про обвинения против нас. Эдмунд де Ат некоторое время молчал. В Мексике времени так же много, как серебра. — Начальник тюрьмы говорит, что вы — свидетель, — произнёс Мойше, — но вас не стали бы пытать, если бы ни в чём не подозревали. — Это очевидно, — согласился де Ат, — хотя вы прекрасно знаете, что Инквизиция никогда не говорит узнику, кто и в чём его обвинил. Человека бросают в застенок и требуют сознаться, а в чём — он должен угадать сам. — Мне гадать не пришлось. — заметил Джек. — Я — англичанин с укороченной елдой, так что выбор был: протестант или еврей. — Надеюсь, тебе хватило ума сказать, что ты некрещёный еврей. — Хватило. Таким образом — если мне поверили, — выходит, что я — неверный. А поскольку ваша церковь считает своим долгом обращать неверных, а не жечь их, у меня есть шанс отделаться выслушиванием проповедей. — А что твои сыновья? — Когда альгвазилы пришли за мной и Мойше, они были в отъезде — забирали с мыса Корриентес спрятанную ртуть. Без сомнения, сейчас они пьют мескаль в салуне какого-нибудь рудничного посёлка. — А ты, Мойше? — Сразу видно, что я наполовину индеец, так, что во мне определили метиса, потомка криптоиудеев, основавших Нуэво-Леон сто лет назад. — Однако их уничтожили в аутодафе 1673 года. — Легче извести всех евреев в стране, чем вытравить подозрения из головы инквизитора, — отвечал Мойше. — Он убеждён, что каждый индеец от Сан-Мигель-де-Альенде до Нью-Йорка прячет в одежде Тору. — Он хочет доказать, что ты — еретик, — произнес де Ат. — А еретиков жгут, — заключил Мойше. — Только нераскаянных. — Взгляд де Ата остановился на чётках Мойше. — Значит, ты хочешь сойти за христианина и избежать костра. Как только ты получишь свободу и отойдёшь на достаточное расстояние, ты снова станешь иудеем. В этом и подозревает тебя инквизитор. — Что дальше? — Он спрашивал меня о тебе. Требовал подтвердить, что ты притворный христианин и нераскаянный иудей. Ему только этого и надо, чтобы сжечь тебя на жарком мескитовом огне. Или ты можешь принять Христа, когда тебя будут привязывать к столбу… — …И в таком случае меня милосердно удавят, пока огонь не разгорелся. Либо я проживу на несколько минут дольше ревностным иудеем… — Хотя и без особого удовольствия, — добавил Джек. — Джек, ещё он требовал от меня сказать, что на «Минерве» вы вместе с Мойше молились на древнееврейском и отмечали Йом Кипур. |
