Уровнем Каспия необходимо управлять!

Проект такого грандиозного сооружения должен явиться только как результат большого коллективного труда. Правда, проблема регулирования уровня целого моря не ставилась еще ни в одной стране. Но советский народ осуществил план ГОЭЛРО, построил первую в мире атомную электростанцию, самый мощный ускоритель частиц — синхрофазотрон, запустил искусственные спутники Земли. Такому народу эта задача, безусловно, по плечу!»

Мой милый брат, ты понял, что я подразумевала под словами: соразмерить свои способности, силы, не ошибиться в призвании? Каспийское море стоит того, чтоб посвятить ему целую жизнь! Один Мальшет здесь ничего не сделает. Мне кажется, самое большое счастье, какое может быть,— это помочь ему достигнуть этой цели. Но как, с чего начать? Надо много и долго учиться. Нужны будут инженеры, географы, океанологи, ихтиологи, даже журналисты — нужно кому-нибудь писать и писать об этом. Когда работаешь по призванию, больше ведь можно сделать — помогают прирожденные способности. А я никак не разберусь, в чем мои способности? Ученье мне дается легко, но, может, это просто хорошая память? Все чаще я чувствую себя невежественной, никчемной девчонкой...»

«Любименький мой братик Янька! Спасибо за твои ласковые письма. Молодец, что нашел в подшивке газеты очерк Мальшета и внимательно прочел. Я знала, что очерк тебе понравится.

Янька, я видала Филиппа Мальшета...

Он читал в клубе МГУ лекцию о проблеме Каспия. Я звала Фому, но он не пошел. Фома разыскал меня в первые же дни моего приезда в Москву. Наверное, Иван Матвеич ему написал. Я, как глянула на Фому, так расхохоталась до слез. Он словно с кошками дрался, весь в царапинах и ссадинах — от тренировок. Он уже выступал на ринге, и очень успешно. Про него даже писали в газете «Физкультура и спорт» и в каком-то спортивном журнале. Несомненно, он скоро будет чемпионом бокса.

Теперь уже никто не называет его хулиганом, наоборот, за то, что он дерется, ему платят много денег. Он разоделся «в пух и дребезги», так что мне в моем выцветшем зимнем пальтишке, из которого я уже выросла, даже было неловко идти рядом. Фома все порывается делать мне подарки, как будто я действительно его невеста, и каждый раз огорчается, что я их не принимаю. Пришлось крупно поговорить с мим по этому поводу.

Какая изумительная была лекция — ты знаешь, как Мальшет говорит. Вначале я так волновалась, что даже плохо видела, будто сквозь туман. Постепенно это прошло. Филипп нисколько не изменился, такой же веселый, уверенный, добродушный, зеленоглазый. Только рыжеватые волосы причесаны аккуратнее, и не такой загорелый, как был два года назад. Он возмужал и, кажется, вот сейчас ринется в бой за свою дамбу.

Помнишь, Янька, когда он пришел на маяк (как он уверенно ступал по земле, и ты это заметил) и сказал: «Я путешественник».

Я сидела в четвертом ряду, совсем близко... и в то же время так далеко. Мальшет не узнал меня...

В первом ряду, сбоку, сидела высокая красивая девушка. Уж не помню, как она была одета,— что-то очень модное, дорогое. Секретарь учебной части наших курсов (она сидела сзади нас) шепнула мне, что это дочь профессора Львова — Мирра. Я так поглощена была лекцией, что до меня сначала это не дошло — то, что она падчерица нашей Аграфены. Но после лекции Мальшет подошел к ней и привычно взял под руку... Я не подошла к Мальшету. Сама не знаю почему. Всю ночь не спала, думала все — почему не подошла? Неужели я тщеславная, пустая девушка? Меня никто такой не считает, значит, все обманываются во мне. Видишь ли, Янька, я вдруг словно увидела себя со стороны, чужими глазами,— длинноногой худенькой дурнушкой с угловатыми движениями, в грубых дешевых полуботинках, штапельном платье, подвернутыми косичками с бантиками. А внизу, если бы мы вместе спустились в гардеробную, предстояло еще надевать это порыжевшее пальто с короткими рукавами.