Вдруг пошел мокрый снег и не переставал недели две подряд, залепляя глаза. Палуба обледенела, стала как каток. С вантов свисали сосульки. Потом давление стало подниматься и как будто установилась ясная погода. Только было очень холодно, почти у всех пораспухли пальцы рук. В небе постоянно гудели самолеты, иногда пашу трассу пересекали караваны реюшек, пробирающихся сквозь лед домой. Ночью шарили по морю огненные щупальца — ледоколы искали мощными прожекторами в ледовых полях затерявшиеся рыбницы. Торопились. Под Гурьевым лед уже совсем окреп, по нему ходили и машины — то была «стоячая утора», как называется у нас на Каспии неподвижный береговой лед.

Однажды Мальшет задержал всех после завтрака в кубрике для небольшого совещания. После отъезда Мирры он отпустил себе небольшую бороду, она очень к нему шла. С русой бородой, в меховой куртке, он походил на полярного исследователя.

— Наша экспедиция подходит к концу,— сообщил он и улыбнулся мне с Лизой — мы сидели рядом на одной скамейке,— поработали мы хорошо! Можно сказать без ложной скромности, что обработка исследований поможет решить ряд спорных и важных физико-химических и биологических вопросов в жизни Каспия. И расследовали трассу будущей дамбы... Я все же верю, что дамба здесь когда-нибудь пройдет!-—Мальшет взлохматил волосы и нерешительно посмотрел на Турышева.

— Несомненно! — подтвердил Иван Владимирович, и Мальшет сразу повеселел. Он достал из своего рюкзака потрепанную карту Каспия и быстро расстелил ее на столе.

— Через пару дней мы уже могли бы и сворачивать экспедицию, но...— Филипп обвел всех серьезным взглядом,— видите, какое дело... На карте Каспия есть белое пятно; не обозначены промеры. Смотрите, совсем небольшой район, километров около ста, не больше... Не так уж далеко от нас. Не посылать же туда специальную экспедицию. Если мы спустимся немного... вот сюда,— он обвел карандашом кусочек карты,— и пройдемся там с эхолотом, нанесем на карту точную картину глубин? Что вы скажете, товарищи?

Рассмотрев карту и немного о чем-то поспорив, Турышев и Васса Кузьминична согласились с Мальшетом, что надо «прихватить и этот район». Ну, а мы и подавно были согласны — Лиза, как услышала, что белое пятно, так и загорелась вся. Фома готов был всю зиму водить «Альбатрос», лишь бы рядом с ним была Лиза.

Помучившись еще с недельку во льдах и проведя все станции, мы сами стали понемногу уходить от ледяной кромки, приближаясь к средней незамерзающей части моря. Однажды трубка Экмана не смогла врезаться в песчаное жесткое дно — стремительное течение относило ее в сторону. Сетка Нансена принесла редкий зимний планктон. Глубина моря увеличивалась с каждой станцией. Химический анализ, проделанный Иваном Владимировичем, показал увеличение солености и насыщенность воды кислородом.

А потом настало утро, когда мы вышли на палубу и не увидели ни единой льдинки, словно перенеслись на два месяца назад. Впрочем, к полудню уже опять показался лед. На одной льдине сидел огромный нахохлившийся орел и безразлично, не выказывая ни малейшего страха, смотрел на наше судно. Видимо, орел отдыхал, а может, прихворнул. Мы долго на него смотрели, пока льдину не унесло течением в сторону.

— Гордый! — задумчиво проговорил Фома и прибавил, помолчав: — Один.