— Ах, эти русские! Эти русские, — все повторял Милан.

Во вздохе, который сопровождал слова Милана, я не уловил ни ноты презрения. Ничего, кроме боли, и нечто, похожее на стыд. С самого его детства огромная восточная империя — славянская страна, как и его родина, — была священной надеждой, высшей и надежной защитой. Когда с риском для жизни он пересекал австрийскую линию фронта, он делал это, чтобы броситься в объятия всемогущего старшего брата. И вдруг империя оказалась урезана до границ Сибири. И повсюду царили нищета, беспорядок и отчаяние. Законы устанавливали иностранцы. А он, простой сержант, был наделен большими полномочиями, чем генералы.

— Ах, эти русские, эти русские, — повторял Милан. — Сами поймете. И я понял.

Я мог бы рассказать о портовых притонах, пахнущих водкой и преступлениями, о китайских трущобах, где среди грязи и паразитов ютились голодные кули. Они тысячами приезжали сюда, тайно пересекая границу.

Я мог бы также рассказать и о борделе, размещенном в бывшей казарме, готовой рухнуть в любое время. Здесь жили тысячи проституток — японки, кореянки, китаянки — я не преувеличиваю, их было несколько тысяч. Жили они в клетушках шириной в метр и длиной два метра, отделяли их друг от друга маленькие грязные занавески, из обстановки здесь едва умещалось убогое ложе, сооруженное прямо на полу, а другая занавеска закрывала выход в бесконечно длинный коридор, поделенный надвое этими комнатенками.

Такой вот бордель-казарма на тысячи девушек, без полотенец, без кувшинов с водой.

Да, я мог бы часами рассказывать об этом. Но мне хотелось бы скорее вернуться к тому, в чем, собственно, заключалось поле моей деятельности.

Первый человек, с которым я должен был встретиться для выполнения моего задания, был, естественно, начальник дорожной службы, русский полковник из армии Колчака. Как и следовало ожидать, его контора располагалась на вокзале. Милан проводил меня к нему.

Вокзал был большим, внушительным по размерам, более чистым и пристойным, чем многие городские здания. Он еще не испытал на себе разрушительного влияния времени. Ветка, соединившая Владивосток и Транссиб, была построена не так давно. При ближайшем рассмотрении вокзал производил весьма благоприятное впечатление. Но как только мы вылезли из саней и оказались у верхней платформы, я потерял способность думать о чем бы то ни было. Повсюду был этот запах. Мерзкий, неотступный, отвратительный запах. С каждой ступенькой зловоние только усиливалось.

Мы дошли до платформы, казалось, что воздух повсюду был пропитан и насыщен этим смрадом.

— Проходите, — сказал мне Милан.

Он стоял у огромной, немного приоткрытой двери — это был вход на вокзал.

Я подошел к нему. Милан, навалившись всем весом, толкнул плечом одну из створок двери.

— Проходите, — повторил он.

Я не мог. Нет, я не мог этого сделать. Вокзал и был источником зловония, который просто сбивал с ног. Отвратительный до тошноты запах. Но и это было еще не все.

От двери до самых дальних уголков зала пол был устлан густой отвратительной массой, мягкой, рыхлой, похожей на торф или трясину. Никто не знал, жива ли она или мертва, поскольку иногда масса лежала неподвижно, а иногда совершала едва заметные движения. Сквозь окна, грязные от копоти, толстого слоя пыли и инея, пробивался слабый свет сероватого оттенка. Мне понадобилось много времени, чтобы различить в этой массе, покрывавшей все пространство зала, так что яблоку негде было упасть, человеческие тела, переплетенные, связанные между собой.

— Пойдемте! — еще раз повторил Милан, но на этот раз тоном, не требующим возражений.

Я повиновался. Он вошел следом за мной.