|
У меня было ещё время подумать, чего там затевают Джейсон и Натэниел, шепчась как заговорщики. А потом я даже не увидела, а скорее почувствовала Мику. Он стоял на дальней стороне зала, разговаривая с группой мужчин, в основном копов. Он встряхнул головой, засмеялся и направился через весь зал ко мне. Мне редко удавалось увидеть Мику на расстоянии — мы всегда были близки друг к другу, физически. Сейчас представилась возможность смотреть, как он идёт ко мне, полюбоваться, как сидит на нем костюм, как он подчёркивает его широкие плечи, узкую талию, тугие бедра, выпуклость ляжек. Костюм сидел на нем как свободная перчатка. И, глядя, как он идёт ко мне, я видела, что костюм стоил каждого заплаченного за него цента. Музыка прекратилась раньше, чем он дошёл до меня — какая-то песня, которую я не узнала. Секунду я тешила себя надеждой, что он сейчас сядет и выяснит, чем так увлеклись двое других. Но напрасной была надежда, потому что началась другая песня. Медленная. Я все равно не хотела танцевать, но когда Мика подошёл совсем близко, я подумала, что повод коснуться его на публике — вещь неплохая. Он улыбался, и я, несмотря на очки, знала, как играет эта улыбка в его глазах. — Готова? Я вздохнула и вытянула руки: — Насколько это возможно. — Давай сначала снимем куртку. Я расстегнула молнию, но попросила: — Давай её оставим, я малость замёрзла. Его руки легли мне на талию: — На улице холодает? Я покачала головой: — Не тот холод. — А! — сказал он и отодвинул руки, которые скользили вверх у меня по спине под курткой. Они вернулись на талию и ушли под фрак, так что теперь только тонкая ткань рубашки отделяла мою и его кожу. От прикосновения я вздрогнула. Он наклонился к моему уху, заканчивая долгое, медленное движение рук, соединившее наши тела. — Я тебя согрею. Руки его прижимали меня к изгибам и выпуклостям его тела, но не так тесно, чтобы мне стало неловко на публике. Близко, но не так, будто мы склеились. Хотя даже сейчас я ощущала выпуклость под тканью его штанов. Легчайшее касание, сообщившее мне, что не по одной только причине он не прижимает меня так тесно, как мог бы. Он был вежлив. Я, правда, не на сто процентов была уверена, что вежливость — его идея; быть может, он просто почувствовал, что мне неловко. Он всегда был со мной очень, очень заботлив. На самом деле он так точно делал именно то, что я хотела, что мне было нужно, что иногда я задумывалась: а знаю ли я его, или вижу только то, что он хочет, чтобы я видела? — Ты хмуришься. Что-то случилось? Он был так близко, что просто поворот головы позволил ему шептать прямо мне в ухо. Что я могла сказать? Что я заподозрила его во лжи — не о чем-нибудь конкретном, но почти обо всем? Он был слишком совершенным. Слишком таким, каким я хотела, чтобы он был. Значит, это напускное, разве нет? Никто не бывает в точности таким, как ты хочешь. Каждый ведь тебя в чем-то да разочарует. Он снова шепнул: — Ты ещё сильнее хмуришься. Что не так? Я не знала, что сказать. И почему в этот вечер у меня бывало, что приходит дюжина ответов, и ничего нельзя сказать вслух? Я решила сказать полуправду — все же это лучше, чем ложь. — Я все думаю, когда же ты все испортишь. Он отодвинулся, чтобы яснее меня видеть, не скрывая недоумения. — Что же я такого сделал? Я покачала головой: — В том-то и беда. Ты ничего, ни в каком смысле, не сделал неправильного. |
