Уж не знаю, в какой именно момент меня осенило, но что-то случилось, словно какой-то невидимый крючок вошел в предназначенную ему ячейку. Я поняла Рунова, я вдруг почувствовала его боль. Проанализировав наш вчерашний разговор, пришла к выводу, что его мучил комплекс вины, вины в смерти Ольги.

— Стоп! — сказала я себе. — Кажется, мы действительно родственные души, две неприкаянные души, придавленные грузом прошлого. Он, по крайней мере, попытался мне помочь, а я буду последней сволочью, если не помогу ему.

Хотя, по здравом размышлении, начинать помощь следовало с честного и откровенного рассказа о Карене, а этого я не могла сделать. Мое хорошее утреннее настроение мгновенно улетучилось, уступив место тягучей тоске. Кое-как набросив халат, я уныло поплелась на кухню: требовалось немедленно чего-нибудь выпить.

Но здесь меня ждало разочарование, потому что на кухне я обнаружила Мальчика, меланхолично оседлавшего крутящийся табурет со свежей порцией мордобойного чтива в руках. Мой алчущий взгляд он встретил откровенно издевательской улыбочкой. Смейся, смейся, злорадно подумала я, и все мои горести и печали в мгновение ока вылетели из головы. Если бы я была маленькой девочкой, а не тридцатидвухлетней женщиной, я бы, наверное, запрыгала на одной ножке и показала ему язык. Что, утерла я тебе нос, заносчивый мальчишка? Твой хозяин спал сегодня со мной и делился своими сокровенными мыслями, а ты — всего лишь слуга, и, хочешь ты того или нет, тебе придется довольствоваться этой ролью.

Впрочем, я быстро сменила гнев на милость, не такая уж я и стерва, в конце концов! К тому же, если честно признаться, совесть до сих пор не давала мне покоя из-за той сцены, когда я по глупости заставила Мальчика стать на колени. И потому, сварив кофе на двоих, я пододвинула одну чашку Мальчику.

Он отрицательно покачал головой.

— Брезгуешь из моих ручек? — осведомилась я беззлобно. Мне даже стало немного жаль его.

— Пошла ты… — неожиданно взорвался он, — ты… ты просто. — Но ругательство так и не сорвалось с его уст, видно, сработало руновское табу. Он просто потускнел и съежился, а потом добавил бесцветным голосом: — Ты просто свалилась на нашу голову. Что он только в тебе нашел?

— А ты что, ревнуешь? — Я с наслаждением отхлебнула глоточек первоклассного кофе.

Он вспыхнул до самых корней своих белокурых стриженых волос и отвернулся.

— Ревнуешь, ревнуешь, — подтвердила я свой безошибочный диагноз.

— Что ты можешь понимать? Ты… ты… — Когда он нервничал, то заикался, бедный малыш. — Ты же не знаешь, какой он человек. Если бы не он, на моей могилке уже травка зеленела… Меня хотели на котлеты порубить в Таганроге… Я там встрял между двумя группировками, и все страстно мечтали сделать из меня небольшую кучку кровавого мяса. А он меня спас, хотя я для него никто… был никто… Да я теперь для него…

Учитывая характер Мальчика, этот монолог можно было считать верхом красноречия.

— А зачем же тебе нужно было встревать? Мог бы и не встревать, — вполне резонно заметила я, отхлебывая кофе.