Взывавший к Богу был Учителем. Он работал в школе, приняв эстафету у Старухи. Учитель не родился на острове, а значит, считался чужаком. Старуха его не любила, да и вряд ли она вообще могла кого-то любить. Конечно, рано или поздно ей пришлось бы передать класс, но именно Учителя она воспринимала как вора. Он украл у нее работу, украл учеников, украл школу. Она его ненавидела.

У него была жена, по слухам, прежде работавшая медсестрой. Сначала она пыталась устроиться по специальности, но никто не предложил ей места. Тогда она попробовала открыть медпункт в школьной пристройке, но люди на острове привыкли лечиться сами, а в серьезных случаях обращались к Доктору. В конце концов ей пришлось запереться в четырех стенах, ничего не делая и изнывая от скуки. Остров стал ее образом жизни и тоской.

Поговаривали, что она чахнет, как брошенный на подоконнике домашний цветок, который почти не поливают. У супругов были десятилетние дочери-близняшки. Две веселые, беззаботные птички. Девочки никогда не разлучались и играли только друг с дружкой.

В то утро на Учителе были зеленые шорты, белая облегающая футболка с логотипом сотового оператора и кроссовки. Икры и ляжки он чисто выбривал, как профессиональный спортсмен. Кожа у него была по-женски ухоженной. Каждое утро Учитель совершал длительную пробежку, принимал душ, а уж потом отправлялся на занятия. Сейчас он не сводил глаз с трех мертвецов, в то время как внимание остальных полностью переключилось на него.

– Какого черта вы здесь забыли? – бросил ему Мэр.

– Бегал, как обычно. Увидел повозку и осла Америки. А вдалеке – всех вас. Потом полиэтилен. Тогда я догадался…

– Ну и о чем вы догадались?

Тон Старухи был не менее резким, чем у Мэра.

– О том, что произошло что-то необычное. Что-то серьезное. Я узнал Доктора, затем господина Мэра… Бог ты мой!

Он и не думал скрывать свое потрясение, в отличие от остальных, которые, хотя и были выбиты из колеи не меньше, но скорее дали бы себя убить, чем признались в этом. Несмотря на мощную рельефную фигуру, несмотря на силу, которая сочилась из всех пор его молодого натренированного тела – ему было слегка за тридцать, – Учитель казался беззащитным и уязвимым. Ему никак не удавалось перекрыть хлещущий ужас и остановить восклицания, куда имя Бога вливалось тоненькой струйкой чистой воды.

Старуха сделала это за него:

– Да оставьте же Бога в покое!

Учитель смолк. Больше никто не произнес ни слова.

Было еще рано. Едва ли восемь часов. Купол облаков опустился ниже, и рассвет окончательно растворился в ровной белесой мгле наступившего дня. Ветер, дувший с моря, усилился, и волны подобрались к ногам горстки людей, стоявших на берегу. Им пришлось отступить, чтобы не промокнуть. Всем вдруг стало холодно. Учителя, так того просто било мелкой дрожью. Кожа на его руках и ногах покрылась пупырышками, как у ощипанного цыпленка. И только три утопленника оставались спокойными и невозмутимыми.

Первым заговорил Мэр:

– Нас здесь шестеро. Шестеро, кому все известно. И все шестеро будут держать рот на замке. Вечером в девять мы встретимся в мэрии, а за это время я обдумаю наши последующие шаги.

– Последующие шаги?.. – удивился Учитель, стуча зубами.

– Молчите! – отрезал Мэр. – Вечером все обсудим. Но если кто-нибудь из вас заговорит или не явится на встречу, клянусь, что сниму со стены ружье и разделаюсь с болтуном.

– А с ними что будем делать? – спросила Старуха.

– Мы займемся этим со Спадоном. Америка, оставишь нам повозку и осла. Остальные могут уходить. И ты, Америка, тоже. Нас двоих вполне хватит. До вечера. И помните: я не из тех, кто бросает слова на ветер.

Все разбрелись.