– А с ними что будем делать? – спросила Старуха.

– Мы займемся этим со Спадоном. Америка, оставишь нам повозку и осла. Остальные могут уходить. И ты, Америка, тоже. Нас двоих вполне хватит. До вечера. И помните: я не из тех, кто бросает слова на ветер.

Все разбрелись. Старуха продолжила прогулку, словно ничего не произошло. Собака вертелась возле нее, довольная, как могут быть довольны только животные, живущие настоящим: не знающие ни прошлого, ни мук и вопросов будущего.

Силуэт Старухи вскоре растаял вдали. Учитель хотел было возобновить пробежку, но не вышло: он споткнулся несколько раз, затем перешел на шаг и двинулся дальше без цели, как автомат, часто оглядываясь на утопленников. Доктор направился к городу вместе с Америкой, а Спадон тем временем вернулся на пляж с ишаком и повозкой. Мэр принялся обшаривать свои карманы.

– Ищете что-то, патрон?

– Сигарету.

– Вы вроде бросили?

– Бросил или нет, тебе какое дело?

– Да я так, к слову.

– Дай-ка мне твои.

Спадон протянул пачку, и Мэр вытащил сигарету. Рыбак дал ему прикурить. Мэр сделал две глубокие затяжки, одну за другой, и закрыл глаза. Спадон погладил осла, не сводя взгляда с трех трупов.

– И что теперь будет?

– А что будет?

– Ну, что произойдет дальше?

Мэр пожал плечами и сплюнул.

– Ничего. Ничего не произойдет. Этого не было.

– Как это не было?

– А так. Через пару недель тебе покажется, что все это тебе приснилось. А если заговоришь со мной об этом, я скажу, что не понимаю, о чем речь. Ясно тебе?

– Даже не знаю.

– Я говорю о воспоминаниях. Можно их хранить, а можно натереть, как кусок сыра в суп. И тогда они исчезают. Это хоть понятно?

– Это понятно. Сыр растворяется в супе. Привкус, правда, остается. Но если пропустить стаканчик, и он пропадет. И ничего не останется.

– Точно, стаканчик вина, и готово. Ну-ка пошли, Старуха на нас смотрит.

Бывшая учительница остановилась в сотне метров, словно надумала вернуться и подойти к ним, чертова карга: прямая, как кинжал, с вертящейся возле нее псиной. Спадон подхватил первый труп под мышки, Мэр взялся за ноги. Они запихнули его в повозку и так же поступили с остальными двумя. Рыбак накинул сверху тент и закрепил его. Теперь в повозке ничего нельзя было разглядеть, кроме синего полиэтилена. Мэр устроился на доске, служившей сиденьем. Спадон присоединился к нему и, взяв поводья, развернул ишака в сторону города.

Пляж вновь обрел бесстрастную уединенность.

IV

Для каждого из действующих лиц день тянулся дольше века, и все с облегчением встретили сумерки. В девять вечера, пока снаружи ночь взбивала в темную массу море и небеса, Мэр накрепко закрыл двери в зале заседаний и задернул бархатные шторы, к которым с давних пор никто не прикасался. От них к двум люстрам с подвесками – единственной роскоши в этом помещении – взметнулись облака рыжей пыли, осевшие на головах и плечах людей, собравшихся за большим овальным столом.

Мэр занял стул председательствующего. Он сделал это с церемонной торжественностью, переместив на него свое тельце пожилого ребенка, по-прежнему храня молчание. Затем обвел взглядом присутствующих: все шестеро, утром волей судьбы оказавшиеся на пляже, были на месте.

– Мы со Спадоном перенесли останки в надежное место, где ни одна живая душа не сможет их обнаружить. Ключ есть только у меня.

Он достал из кармана что-то плоское и матово поблескивающее с несколькими отверстиями: алюминиевую пластинку, которая ничем не напоминала обычный ключ, и положил ее перед собой, дав всем возможность хорошенько ее рассмотреть.