Она выкинула из головы Нэнси и стала думать о других, более приятных вещах. Этот молодой фотограф Лайл Медуин. Умница. Прекрасные работы. Просто находка. И понимает собеседника с полуслова.

«Ивиса», — назвал он. Она невольно повторила за ним это слово, и он, чутко уловив в ее тоне сомнение, сразу же выдвинул альтернативное предложение. Ивиса. Только сейчас, когда по коже расслабленно стекает выжатая из губки теплая вода, Оливия понимает, что этот минутный и, кажется, ничего не значащий разговор оживил воспоминания, и они за весь день так и не ушли, а затаились за ее мыслями и дождались своего часа.

Об Ивисе она не думала уже много месяцев. Но вот сегодня сама сказала: «Лучше что-нибудь деревенское для фона… Козы, овцы, трудолюбивые крестьяне в поле…» И ясно представила себе низкий, длинный дом с красной черепичной крышей, весь увитый бугенвиллеей и виноградом. Услышала звяканье коровьих колокольцев, петушиный крик. Почуяла запах разогретой сосновой и можжевеловой хвои в теплом морском ветре. И ощутила на затылке знойные лучи средиземноморского солнца.

3. Космо

С Космо Гамильтоном Оливия познакомилась на яхте. Дело было летом 1979 года, она тогда отдыхала с друзьями.

Оливия яхты не любила — внизу теснота, слишком много людей на слишком маленьком пространстве, а на палубе постоянно обо что-то спотыкаешься, набиваешь шишки то на коленке, то на макушке. Но эта яхта была большая, крейсерская, она стояла в порту на якоре, и добирались до нее на моторной лодке. Оливия поехала туда нехотя, просто за компанию, вместе с остальными, и худшие ее опасения оправдались: много народу, сидеть негде, и все такие жутко веселые, все запанибрата, пьют коктейль «Кровавая Мэри», громко смеются и обсуждают шикарный званый вечер, на котором все были вчера, а Оливия и ее знакомые не были.

Она стояла в кокпите, крепко держа стакан, и с ней плечом к плечу стояли еще десятка полтора гостей. Ощущение такое, будто надо поддерживать светский разговор в до отказа набитом лифте. И что еще ужасно в этих увеселениях на воде — нет возможности потихоньку уйти, просто выскользнуть из дверей на улицу, поймать такси и вернуться домой. Как в ловушке. Да еще зажатая нос к носу с каким-то мужчиной без подбородка, который воображает, будто тебе безумно интересно услышать, что он служит в дворцовой гвардии, и машина у него хорошая, а все равно из Гемпшира, где он живет, до Виндзора ему ехать ровно столько-то часов и столько-то минут.

У Оливии от скуки свело скулы. Когда гвардеец на минуту отвернулся, чтобы наполнить опустевший стакан, она тут же обратилась в бегство: выкарабкалась из кокпита на палубу и прошла вперед мимо каютной надстройки, на крыше которой загорала какая-то молодая особа — практически нагишом. На передней палубе Оливия отыскала незанятый уголок и села прямо на доски, прислонившись спиной к мачте. Гомон голосов долетал до нее и сюда, но, по крайней мере, можно было побыть одной. Было жарко. Она сидела и с тоской смотрела на море.

Вдруг к ее ногам упала тень. Она подняла голову, опасаясь опять увидеть виндзорского гвардейца, но это оказался мужчина с бородой. Она обратила на него внимание, как только взошла на борт, но поговорить им до сих пор не пришлось. Борода у него была с проседью, а густые волосы — белые как снег. Очень высокого роста, мускулистый, поджарый, в белой рубахе и выцветших, просоленных джинсах.

Он спросил:

— Принести вам еще выпить?

— Да нет, пожалуй.

— Вы хотите побыть одна?

Голос приятный. И непохоже, чтобы он стал, распространяясь о своей персоне, пользоваться вместо личного местоимения словом «человек».