Аристократка откупщичьей породы выслушала это стихотворение, слегка покраснев, и взяла из рук Повердовни листок, на котором безграмотною писарскою рукой с тысячью росчерков были написаны прочитанные стихи.

Хозяйка была в восторге, но гости ее имели каждый свое мнение как об уместности стихов Повердовни, так и об их относительных достоинствах или недостатках. Мнения были различны: исправник, ротмистр Порохонцев, находил, что сказать стихи со стороны капитана Повердовни во всяком случае прекрасно и любезно. Препотенский, напротив, полагал, что это глупо; а дьякон уразумел так, что это просто очень хитро, и, сидя рядом с Повердовней, сказал капитану на ухо:

– А ты, брат, я вижу, насчет дам большой шельма!

Но как бы там ни было, после стихов Повердовни всем обществом за столом овладела самая неподдельная веселость, которой почтмейстерша была уже и не рада. Говор не прекращался, и не было ни одной паузы, которою хозяйка могла бы воспользоваться, чтобы заговорить о сосланном протопопе. Между тем гостья, по-видимому, не скучала, и когда заботливая почтмейстерша в конце ужина отнеслась к ней с вопросом: не скучала ли она? та с искреннейшею веселостью отвечала, что она не умеет ее благодарить за удовольствие, доставленное ей ее гостями, и добавила, что если она может о чем-нибудь сожалеть, то это только о том, что она так поздно познакомилась с дьяконом и капитаном Повердовней. И госпожа Мордоконаки не преувеличивала; непосредственность Ахиллы и капитана сильно заняли ее. Повердовня, услыхав о себе такой отзыв, тотчас же в ответ на это раскланялся. Не остался равнодушен к такой похвале и дьякон: он толкнул в бок Препотенского и сказал ему:

– Видишь, дурак, как нас уважают, а о тебе ничего.

– Вы сами дурак, – отвечал ему шепотом недовольный Варнава.

Повердовня же минуту подумал, крепко взял Ахиллу за руку, приподнялся с ним вместе и от лица обоих проговорил:

         Мы станем свято твою память чтить,

         Хранить ее на многие и счастливые лета,

         Позволь, о светлый дух, тебя молить:

         Да услышана будет молитва эта!

И затем они, покрытые рукоплесканиями, сели.

– Вот видишь, а ты опять никаких и стихов не знаешь, – укорил Варнаву дьякон Ахилла; а Повердовня в эти минуты опять вспрыгнул уже и произнес, обращаясь к хозяйке дома:

         Матреной ты наречена

         И всем женам предпочтена.

         Ура!

– Что это за капитан! Это совсем душа общества, – похвалила Повердовню хозяйка.

– А ты все ничего! – надоедал Варнаве дьякон.

– Все! все! Пусть исправник начинает!

– Давайте все говорить стихи!

– Все! все! Пусть исправник начинает!

– А что ж такое: я начну! – отвечал исправник. – Без церемонии: кто что может, тот и читай.

– Начинайте! Да что ж такое, ротмистр! ей-богу, начинайте!

Ротмистр Порохонцев встал, поднял вровень с лицом кубок и, посмотрев сквозь вино на огонь, начал:

         Когда деспот от власти отрекался,

         Желая Русь как жертву усыпить,

         Чтобы потом верней ее сгубить,

         Свободы голос вдруг раздался,

         И Русь на громкий братский зов

         Могла б воспрянуть из оков.