Ей, конечно, и в голову не приходит хоть сколько-нибудь самой познакомиться с предметом, подлежащим возведению на более высокую ступень, заглянуть в сочинения Фурье, Сен-Симона, Оуэна и французских коммунистов, — для неё вполне достаточно тощих извлечений г-на Штейна, чтобы провозгласить блестящую победу немецкой теории над жалкими потугами заграницы.
В противовес смехотворной спеси бессмертной немецкой теории совершенно необходимо, наконец, показать немцам всё то, чем они обязаны загранице, с тех пор как занимаются социальными вопросами. Во всех напыщенных фразах, которые теперь в немецкой литературе крикливо преподносятся в качестве основных принципов истинного, чистого, немецкого, теоретического коммунизма и социализма, до сих пор нет ни единой идеи, которая бы выросла на немецкой почве. То, что французы или англичане сказали уже десять, двадцать, даже сорок лет тому назад, — и сказали очень хорошо, очень ясно, очень красивым языком, — то немцы только за последний год, наконец, урывками узнали и огегельянили или, в самом лучшем случае, с опозданием открыли ещё раз и опубликовали в гораздо худшей, более абстрактной форме в качестве совершенно нового открытия. Я не делаю здесь исключения и для своих собственных работ. Что у немцев своего, так это только скверная, абстрактная, невразумительная и корявая форма, в которой они выразили эти мысли. И как подобает истым теоретикам, они сочли достойным внимания у французов — англичан они ещё почти совсем не знают — кроме самых общих принципов лишь самое плохое и самое абстрактное: схематизацию будущего общества, социальные системы. Лучшую сторону, критику существующего общества, действительную основу, главную задачу всякого исследования социальных вопросов, они преспокойно отбросили. Нечего и говорить, что об единственном немце, который действительно что-то сделал, о Вейтлинге, эти мудрые теоретики обычно тоже отзываются пренебрежительно или совсем не упоминают.
Я хочу предложить этим премудрым господам небольшую главу из Фурье, которая сможет послужить им образцом. Правда, Фурье исходил не из гегелевской теории и поэтому — увы! — не мог прийти ни к познанию абсолютной истины, ни даже к абсолютному социализму; правда, вследствие этого изъяна Фурье, к сожалению, дал совлечь себя с пути истинного и пришёл — вместо абсолютного метода — к методу серий и к таким построениям, как превращение моря в лимонад, couronnes boreale и australe, анти-лев и совокупление планет. Пусть так! И всё же мне легче поверить вместе с весёлым Фурье во все эти чудеса, чем верить в абсолютное царство духа, где совсем нет никакого лимонада, или в тождество бытия и небытия и совокупление вечных категорий. Французский вздор по крайней мере весел, тогда как немецкий мрачен и глубокомыслен. Но кроме того Фурье подверг существующие социальные отношения такой резкой, такой живой и остроумной критике, что ему охотно прощаешь его космологические фантазии, которые тоже основаны на гениальном миропонимании.
Сообщаемый здесь отрывок был найден среди литературного наследства Фурье и напечатан в первой книжке журнала «Phalange», издаваемого фурьеристами с начала 1845 года. Я опускаю из него то, что относится к позитивной системе Фурье, и вообще то, что не представляет интереса, словом — с текстом обращаюсь с вольностью, которая совершенно необходима для того, чтобы произведения иностранных социалистов, написанные с определёнными целями, сделать доступными публике, чуждой этим целям. Этот отрывок отнюдь не самое гениальное из того, что было написано Фурье, и даже не лучшее из того, что он написал о торговле, — и всё-таки ни один немецкий социалист или коммунист, за исключением Вейтлинга, ещё не написал ничего, что хотя бы в самой отдалённой степени могло бы сравняться с этим черновым наброском.
Чтобы избавить немецкую публику от напрасного труда читать самый журнал «Phalange», я должен заметить, что этот журнал — чисто денежная спекуляция фурьеристов и публикуемые в нём рукописи Фурье имеют очень различную ценность. |