|
Итак, Блюм процветал в ближайшем окружении Виллиха. Но тем дальше был он от меня. О Блюме, — с которым я никогда не говорил, даже намека на это не было, — я знаю только то, что он русский по происхождению и сапожник по профессии, что он фигурирует также в качестве Морисона, божится морисоновскими пилюлями Виллиха и теперь находится, вероятно, в Австралии. О деятельности виллихо-кинкелевских миссионеров я был информирован из Магдебурга, а не в Лондоне. Поэтому благородное сознание могло бы избавить себя от такой весьма болезненной операции, как публичное посрамление одного из своих духовных сыновей на основании простого подозрения.
Сперва благородное сознание лживо утверждает, что у меня был какой-то, в действительности не существующий, информатор; затем оно так же лживо отрицает приводимое мной реальное письмо. Оно цитирует отдельные места «из мнимого письма Беккера, стр. 69 «Разоблачений», примечание А». Г-н Виллих слишком благороден, чтобы допустить, что «человек столь возвышенного духа и характера», как Беккер, может не распознать возвышенный дух и характер в таком человеке, как Виллих. Поэтому он превращает письмо Беккера в мистификацию, а меня в фальшивомонетчика. Из благородства, разумеется. Но мнимое письмо все еще находится в руках адвоката Шнейдера II. Во время процесса я послал его защите в Кёльн, ибо оно опровергало версию о какой-либо причастности Беккера к глупым затеям Виллиха. Помимо того что письмо написано рукой Беккера, штемпеля кёльнской и лондонской почты указывают даты его отправления и получения. «Но перед этим г-жа Кинкель написала мне» (Виллиху) «подробное, уточняющее все обстоятельства письмо; Беккер в Кёльне взялся переслать его. Он сообщил ей, что письмо переслано, но я никогда не видел его. Кто припрятал его: г-н Маркс, Беккер или почта?» Почта ни причем, доказывает Виллих. Может быть, Беккер? Но пока последний был на свободе, Виллих и не думал обращаться к нему за разъяснениями. Следовательно, остается «г-н Маркс». Г-н Виллих, со свойственной ему манерой действовать исподтишка, представляет дело так, что я опубликовываю письма, которых Беккер мне не писал, и утаиваю те, которые он доверил мне для пересылки. Но, к сожалению, Беккер был настолько любезен, что никогда не утруждал меня поручениями по пересылке писем, будь то письма г-жи Иоганны или г-на Иоганна Готфрида. Ни тюремное начальство, ни черный кабинет не помешают запросить у Беккера разъяснений по такому невинному вопросу. Г-н Виллих запутывается во лжи, сочиняя эту грязную инсинуацию из чистого побуждения поощрить добродетель и показать, что сродство душ между добрыми, между Кинкелями и Виллихами, одерживает верх над любым искусством злых сеять вражду. «… отношения между партиями внутри пролетариата, между партией Маркса и партией Виллиха — Шаппера, согласно названию, данному г-ном Марксом, а не мной». Благородное сознание должно доказать собственную скромность посредством чужого зазнайства. Поэтому оно превращает «название, данное кёльнским обвинительным актом» (см. стр. 6 «Разоблачений»), в «название, данное г-ном Марксом». Из той же скромности оно превращает отношения между партиями внутри определенного тайного немецкого общества, о котором я говорю (см. l. с.), в «отношения между партиями внутри самого пролетариата». «Когда осенью 1850 г. Техов приехал в Лондон, Маркс поручил Дронке написать ему, Марксу, будто Техов отозвался обо мне крайне презрительно; письмо это было оглашено. Техов приехал; мы откровенно поговорили друг с другом, как мужчины; сделанные в письме сообщения оказались вымышленными!!» Когда Техов приехал в Лондон, я поручил Дронке написать мне, получил письмо, огласил его, а затем приехал Техов. В нарушении consecutio temporum {согласования времен. Ред.} отражается растерянность благородного сознания, пытающегося установить ложную причинную связь между мной, письмом Дронке и приездом Техова. |
