Ночь придет – и лишь тебя
Вижу я в пустом мечтаньи,
Вижу, в легком одеяньи,
Будто милая со мной:
Робко сладостно дыханье,
Белой груди колыханье,[13 - У Пушкина: «Белой груди колебанье» (т. IX, стр. 262).]
Снег затмившей белизной —
И полуотверсты очи,
Скромный мрак безмолвной ночи —
Дух в восторг приводят мой!..
Я один в беседке с нею:
Вижу девственну лилею,
Трепещу, томлюсь, немею…
. . . .
Но, Наталья, ты не знаешь.
Кто твой нежный Селадон?
Ты еще не понимаешь,
Отчего не смеет он
И надеяться? – Наталья!
Выслушай еще меня:
Не владелец я сераля,[14 - У Пушкина: «Не владетель я сераля» (т. IX, стр. 263).]
Не арап, не турок я;
За учтивого китайца,
Грубого американца
Почитать меня нельзя.
Не представь и немчурою
С колпаком на волосах,
С кружкой, пивом налитою,
И с цыгаркою в зубах;
Не представь кавалергарда
В каске, с длинным палашом —
Не люблю я бранный гром:
Шпага, сабля, алебарда
Не тягчат моей руки.
По отделке и стиху это стихотворение слишком отзывается детскою незрелостию; но следующее и по стихам напоминает Батюшкова:
Лида! друг мой неизменный,
Почему сквозь легкий сон,
Часто негой утомленный,
Слышу я твой тихий стон?
Почему в любви счастливой
Видя страшную мечту,
Взор недвижный, боязливый,
Устремляешь в темноту?
Почему, когда вкушаю
Быстрый обморок любви,
Иногда я примечаю
Слезы тайные твои —
Ты рассеянно внимаешь
Речи пламенной моей,
Хладно руку прижимаешь,
Хладен взор твоих очей?
О, бесценная подруга!
Вечно ль слезы проливать?
Вечно ль мертвого супруга
Из могилы вызывать!
Верь мне: узников могилы
Там объемлет вечный сон,
Им не мил уж голос милый,
Не прискорбен скорби стон. |