Чувство, составляющее пафос этого стихотворения, лишено простоты и естественности, а следовательно, и истины; оно может быть напущено на человека мечтательностью и поддерживаемо долгое время упрямством фантазии; но и напущенное чувство, по странному противоречию человеческой природы, так же может быть источником блаженства и страдания, как и чувство истинное. Под этим условием мы охотно допускаем, что приведенное нами стихотворение, несмотря на его сентиментальность и отсутствие всякой страстности, есть голос души, язык сердца, красноречие чувства; но оно – не поэзия. Его форма более красноречива, чем поэтична; в его выражении, болезненно грустном и расплывающемся, есть что-то прозаическое, темное, лишенное мягкости и нежности художественной отделки. А между тем это одно из лучших произведений старой школы русской поэзии и в свое время производило фурор. Теперь сравните его с пьесою Пушкина, в которой выражена та же мысль разлуки с любимым предметом:

         Ненастный день потух; ненастной ночи мгла

         По небу стелется одеждою свинцовой;

         Как привидение, за рощею сосновой

         Луна туманная взошла…

         Всё мрачную тоску на душу мне наводит.

         Далеко там, луна в сиянии восходит;

         Там воздух напоен вечерней теплотой;

         Там море движется роскошной пеленой

         Под голубыми небесами…

         Вот время: по горе теперь идет она

         К брегам, потопленным шумящими волнами;

         Там, под заветными скалами,

         Теперь она сидит печальна и одна….

         Одна… Никто пред ней не плачет, не тоскует;

         Никто ее колен в забвеньи не целует;

         Одна… ничьим устам она не предает

         Ни плеч, ни влажных уст, ни персей белоснежных,

         . . . . . . . . . . . .

         . . . . . . . . . . . .

         . . . . . . . . . . . .

         Никто ее любви небесной не достоин.

         Не правда ль, ты одна… ты плачешь…

         я спокоен;

         . . . . . . . . . . . .

         Но если…………

Здесь не то: в пафосе стихотворения столько жизни, страсти, истины! Луна, восходящая над сосновою рощею, напоминает поэту другую луну, которая, в это томительное для его души время, восходит далеко, там, где природа так роскошно прекрасна, – поэт предается невольно мечте о ней, которая в эту пору одна идет к берегу моря и садится под его скалами… Не ревность, а страсть, трепещущая за свое блаженство, заставляет его успокаивать себя мыслию, что она – одна и что ему должно быть спокойным… И сколько жизни, какой энергический порыв страсти высказывается в слове: «но если», отрывисто заключающем пьесу!.