Разлученный с Татьяною смертию Ленского, Онегин лишился всего, что хотя сколько-нибудь связывало его с людьми.

         Убив на поединке друга,

         Дожив без цели, без трудов

         До двадцати шести годов,

         Томясь в бездействии досуга,

         Без службы, без жены, без дел,

         Ничем заняться не умел.

         Им овладело беспокойство,

         Охота к перемене мест

         (Весьма мучительное свойство,

         Немногих добровольный крест).

Между прочим был он и на Кавказе и смотрел на бледный рой теней, толпившийся около целебных струй Машука:

         Питая горьки размышленья.

         Среди печальной их семьи,

         Онегин взором сожаленья

         Глядел на дымные струи

         И мыслил, грустью отуманен:

         Зачем я пулей в грудь не ранен!

         Зачем не хилый я старик,

         Как этот бедный откупщик?

         Зачем, как тульский заседатель

         Я не лежу в параличе?

          Зачем не чувствую в плече

         Хоть ревматизма? – Ах, создатель!

         Я молод, жизнь во мне крепка;

         Чего мне ждать! тоска, тоска!..

Какая жизнь! Вот оно, то страдание, о котором так много пишут и в стихах и в прозе, на которое столь многие жалуются, как будто и в самом деле знают его; вот оно, страдание истинное, без котурна, без ходуль, без драпировки, без фраз, страдание, которое часто не отнимает ни сна, ни аппетита, ни здоровья, но которое тем ужаснее!.. Спать ночью, зевать днем, видеть, что все из чего-то хлопочут, чем-то заняты, – один деньгами, другой женитьбою, третий болезнию, четвертый нуждою и кровавым потом работы, видеть вокруг себя и веселье и печаль, и смех и слезы, видеть все это и чувствовать себя чуждым всему этому, подобно Вечному Жиду, который среди волнующейся вокруг него жизни сознает себя чуждым жизни и мечтает о смерти, как о величайшем для него блаженстве; это страдание, не всем понятное, но оттого не меньше страшное… Молодость, здоровье, богатство, соединенные с умом, сердцем: чего бы, кажется, больше для жизни и счастия? Так думает тупая чернь и называет подобное страдание модною причудою. И чем естественнее, проще страдание Онегина, чем дальше оно от всякой эффектности, тем оно менее могло быть понято и оценено большинством публики. В двадцать шесть лет так много пережить, не вкусив жизни, так изнемочь, устать, ничего не сделав, дойти до такого безусловного отрицания, не перейдя ни через какие убеждения: это смерть! Но Онегину не суждено было умереть, не отведав из чаши жизни: страсть сильная и глубокая не замедлила возбудить дремавшие в тоске силы его духа. Встретив Татьяну на бале, в Петербурге, Онегин едва мог узнать ее: так переменилась она!

         Она была нетороплива,

         Не холодна, не говорлива,

         Без взора наглого для всех,

         Без притязаний на успех,

         Без этих маленьких ужимок,

         Без подражательных затей…

         Всё тихо, просто было в ней,

         Она казалась верный снимок

         Du comme il faut…[5 - Благопристойности.