Есть люди, для которых дальше буквы ничего не видно, – и они никак не в состоянии понять, что душа одного и того же человека была так широка и глубока, что могла вмещать в себе элементы разнородные и часто, по-видимому, противоположные друг другу. Сколько есть людей на белом свете, которые, прочитав «Поэтическую женщину», вполне останутся убеждены, что для Давыдова не существовало другой поэтической женщины, что чужды ему были возвышенные чувства одухотворенной любви! И в самом деле, сам Давыдов с такой достолюбезною наивностию сознается в этом, – в стихотворении, означенном литерами «С. А. К-ной»:

         Вы личиком пафосский бог,

         Вы молоды и стройны, как Аглая:

         Но я гусар… я б вас любить не мог.

         Простите: для меня вы слишком неземная!

         К вам светской страстью, как к другой,

         Гореть грешно! – С восторженной душой

         Мы вам, как божеству, несем кадил куренье,

         Обеты чистые, и гимны, и моленье!

Но именно это-то откровенное признание и доказывает, что для Давыдова существовало отрицаемое им в себе; что глубокая натура его понимала все, – даже и то, что не было ее преобладающею потребностию. Ограниченность состоит в неразумении, в непонимании, и некоторыми принимается заодно с моральностью; а всеобъемлемость и многосторонность почитаются заодно с безнравственностию, и потому Шекспир, Гете, Пушкин в глазах этих некоторых – безнравственные поэты, у которых только одна внешняя художественность, без любви. Хотя Давыдов и не принадлежит к всеобъемлющим поэтам, каковы Шекспир, Гете и Пушкин, но тем не менее и ему многое человеческое было доступно, а в числе этого многого – и то чувство, которым обязаны мы красоте и грации в образе женщины. Страстный по натуре, он иногда возвышался до чистейшей идеальности в своих поэтических видениях:

         Я был, я видел божество;

         Я пел ей песнь с восторгом новым;

         И осенил венком лавровым

         Ее высокое чело.

         Я, как младенец, трепетал

         У ног ее в уничиженьи

         И омрачать богослуженье

         Преступной мыслью не дерзал.

         Ах! Мне ль божественной к стопам

         Несть обольщения искусство?

         Я весь был гимн, я весь был чувство,

         Я весь был чистый фимиам!

Эти куплеты взяты нами из прекрасного стихотворения «Душенька»; но вот окончание другого, еще лучшего, стихотворения «Речка», которое подтверждает нашу мысль:

         Явлюсь, весь в думу превращенный,

         На берега твоих зыбей,

         В обитель девы незабвенной,

         И тихо, странник потаенный,

         Невидимым проникну к ней.