На верхней ступеньке крыльца обернулась, чтобы принять прощальное благословение, но criada  была в таком смятении, что забыла обо всем на свете, а когда девушка вновь повернулась уходить, старуха схватила ее за руку.

— No te vayas , — прошипела она. — No te vayas .

Девушка выхватила у старухи свою руку. При этом рукав ее платья оторвался по плечевому шву.

— No , — прошептала она, пятясь. — No .

Старуха простерла к ней руку, сдавленно, хрипло взвыла.

— No te vayas , — повторила она. — Me equivoqué .

Девушка покрепче ухватила santo , сумочку и засеменила по проезду. В конце его она обернулась, в последний раз посмотрела назад. La Tuerta  все еще стояла в дверях, провожая ее взглядом. И прижимая к груди жменю, полную скомканных песо. Потом из коридора наружу выбился отблеск света, мелькнул медленно закрывающийся глаз старухи, дверь затворилась, повернулся ключ, и засов навсегда запер для беглянки тот ее, прежний мир.

По внутреннему проезду она вышла к дороге и повернула к городу. Там и сям лаяли собаки, в воздухе пахло дымом — это по всему кварталу в приземистых глинобитных лачугах топились угольные печки. Она пошла по песчаной пустынной дороге. Под небом, усыпанным звездами. Нижний край небосвода был грубо обломан — вместо него торчали зубчатые громады гор, а огни городов равнины походили на сияние звезд, упавших в озеро. Шагая, она напевала себе под нос песню из далекого прошлого. До рассвета оставалось часа два. До города — час.

Машин на дороге не было. Посмотрев со взгорка на восток, она могла видеть в пяти милях за полосой пустыни редкие огни грузовиков, медленно ползущих по шоссе на север из Чиуауа. В воздухе ни дуновения. Даже в темноте был виден пар ее дыхания. Она заметила фары машины, где-то впереди пересекшей ее путь слева направо, проследила за нею взглядом, машина уехала. Где-то там, в этом большом мире, был Эдуардо.

Приблизилась к перекрестку и, прежде чем перейти, посмотрела и туда и сюда, нет ли признаков приближающейся машины. Продвигаясь по окраинным предместьям, старалась держаться узких улиц. В некоторых хибарках за стенами из корявых стволов окотильо или даже из обмазанного глиной плетня в окнах уже горели керосиновые лампы. По пути ей начали попадаться пешеходы из рабочих с их завтраками в ведерках, сделанных из объемистых жестянок из-под топленого жира; тихонько насвистывая, они бодро шагали по холодку раннего утра. Она снова сбила ноги в кровь, на сей раз новыми туфлями, шла, отчетливо чувствуя влажность крови и то, как она холодит.

На всей Calle de Noche Triste  свет горел только в кафе. В темной витрине примыкающей к нему обувной лавки среди разнообразной обуви сидел кот и молча глядел на безлюдную улицу. Когда она проходила мимо, кот повернул голову, осмотрел ее. Она толкнула матовую стеклянную дверь кафе и вошла.

Сидевшие за столиком у окна двое мужчин подняли голову и провожали ее глазами, пока она шла мимо них. Забившись в самый дальний угол, она села за один из маленьких деревянных столиков, поставив сумочку и сверток на стул рядом с собой, взяла с хромированной проволочной подставки меню и в него уставилась. Подошел официант. Она заказала кафесито, официант кивнул и пошел обратно к прилавку. В кафе было тепло, и, немного посидев, она сняла свитер, положила его на стул. Мужчины все еще на нее смотрели. Официант поставил перед ней кофе, выложил ложечку и салфетку. К ее удивлению, он вдруг спросил, откуда она.

– ¿Mande?  — переспросила она.

– ¿De dónde viene?

Она сказала ему, что приехала из Чьяпаса, и он какое-то мгновение изучающе смотрел на нее, словно прикидывая, насколько люди из штата Чьяпас отличаются от всех прежних его знакомых.