Ведь одновременно с головокружительными мыслями, что теперь, превосходя все доселе достигнутое, можно сделать немецкую колонию из всей России, имелся еще и второй, новый мотив для руководителей умирающего германского кайзеровского рейха: неожиданное, почти непобедимое отвращение к большевикам и к связи с большевиками. Частично обе вещи были взаимосвязаны: до тех пор, пока к «русскому колоссу» все еще имелось смутное уважение, большевистское правительство в Москве — которое в глазах консервативных немцев выглядело правительством полусумасшедших — казалось хорошей гарантией против возрождения его силы; теперь же, когда Россию рассматривали просто как огромный объект эксплуатации, оно больше не было нужно. Имелся еще второй рациональный аргумент для неожиданно открывшегося или вновь открытого немецкого антибольшевизма: он мог создать своего рода общий знаменатель с державами Антанты, если с ними, как это начало казаться, однажды можно будет примириться и договориться. Но эти соображения едва ли были решающими. Что здесь проявилось — так это просто инстинктивное отвращение. Что за ужасные это люди, с которыми они связались! Невозможно! Уже в последней фазе Брест-Литовска неожиданный всплеск инстинктивного антибольшевизма Людендорффа внес некоторое замешательство в холодные государственные расчеты. В начале июня германский военный атташе сообщал из Москвы, что будет достаточно двух немецких батальонов, чтобы «создать порядок». Людендорфф не мог устоять: 9-го июня он пишет длинный меморандум, в котором требует разрыва с большевиками и союза с белыми. В конце концов, он хотел снова быть в приличном обществе! По его приказу генерал Хоффманн связался с Милюковым, бывшим министром иностранных дел мартовского правительства 1917 года. Поговаривали о восстановлении «конституционной монархии» в России — возможно, под германским монархом? В порабощенных окраинных государствах немецкие династии тогда тоже ревностно искали новые троны для своих последних из родившихся сыновей.

Такое «приличное» русское правительство могло бы тогда получить и более мягкие условия мира; можно было бы отдать ему назад Украину, возможно даже часть Прибалтики. Естественно, ведь если вся Россия будет германской колонией, больше не имело значения, отделены ли от нее окраинные государства или же нет.

В июле количество голосов, ратовавших за такое изменение германской политики по отношению к России, умножилось. Преемником убитого германского посла в Москве стал Карл Хельферих, в то время одна из сильнейших личностей в немецкой политике. Он теперь категорически требовал «эффективной военной поддержки» русской контрреволюции. Германия должна сама свергнуть большевиков, «в противном случае будет достигнуто лишь то, что мы будем втянуты в свержение большевиков». Кайзер, находившийся тогда под свежим впечатлением от убийства царской семьи, написал на полях: «Само собой разумеется! Я говорил об этом Кюльманну уже месяц назад!» И Людендорф еще раз присоединился к этому мнению: Германия должна теперь в России установить новое правительство, «которое было бы угодно для народа». В то время, как русские представители с нетерпением ожидали ответа Германии на их новые ходатайства о мире и ожидали предложения союза, в Берлине уже почти было решено их ликвидировать.

А затем все пошло по-иному. Адмирал фон Хинтце, недавно сменивший Кюльманна в министерстве иностранных дел, воспротивился и добился обновления союза с большевиками.