Тем не менее, немецкая коммунистическая партия осталась связана с Москвой — свою неудачу и свое растущее уныние она обратила на завидный, победный русский пример. Это было единственное, за что она могла держаться. Но вот кто медленно, медленно переучивался и терял веру в немецкую революцию — так это русские.

В конце концов, со временем они не могли упустить из вида, что и без немецкой революции они жили, управляли, постепенно становились крепко сидящими в седле, и что столь же мало продвигалось дело с немецкой революцией. Обе этих вещи были совершенно непредвиденными, совершенно противоречащими программе и системе, почти невозможными, почти немыслимыми — но так оно было. Революция в России явно победила, а мировая революция явно для начала потерпела неудачу — в Германии. Еще не отказались окончательно и официально от надежды на мировую революцию, еще проводили и дальше интернациональную политику — но отныне уже спустя рукава. Следовало жить дальше и без мировой революции.

Во внутренней политике это означало отход назад. «Социализм в одной стране» был все еще немыслим; в тот момент не оставалось ничего иного, кроме как приступить к восстановлению экономики полукапиталистическими средствами. В плане внешней политики это означало лавирование во враждебном окружении и использование противоречий между капиталистическими державами. И в этом мрачном похмельном настроении Германия стала для правящих русских коммунистов неожиданно снова интересна — даже и без немецкой революции.

Разве не проиграла она войну, как и Россия? Разве не была она в Версале так же унижена, как Россия в Брест-Литовске? Разве не была она почти так же, как большевистская Россия, отверженной в международном сообществе, разве не стала она парией среди народов? Разве не лежало на поверхности, что обе парии будут сотрудничать — несмотря на все, что стояло между ними? Уже в декабре 1920 года Ленин сказал: «Германское буржуазное правительство ненавидит большевиков до глубины души, но их интересы и международное положение против их собственной воли ведут их к миру с Советской Россией».

Потребовалось еще более года, пока этот мир был заключен. Но весной 1922 года его время пришло. Снова закружилась немецко-русская карусель, снова началась совершенно новая, совершенно другая глава немецко-русского романа. Её заголовок был — Рапалло.

5. Рапалло

В пасхальное воскресенье 1922 года слово «Рапалло» потрясло Европу, подобно удару грома. На этом небольшом курорте под Генуей совершенно неожиданно, в течение суток, без предупреждения и без видимой подготовки Германия и Россия достигли соглашения — и это посредине европейской конференции, у которой были совершенно другие намерения, за спинами западных держав-победительниц первой мировой войны и за их счет.

Вплоть до сегодняшнего дня в международном дипломатическом языке «Рапалло» — это ключевое слово с четким значением. Это краткая зашифрованная формула, означающая два понятия: во-первых, что коммунистическая Россия и антикоммунистическая Германия под давлением обстоятельств объединились против Запада и смогли действовать совместно; и, во-вторых, что такое могло произойти очень неожиданно, буквально за ночь. Второе еще более чем первое сделало слово «Рапалло» страшилкой для жителей Запада, от шокирующего действия которого еще и сегодня бросает в дрожь.

В самом деле, едва ли во всей истории дипломатии найдется другой важный межгосударственный договор, который был бы осуществлен столь молниеносно: переговоры начались с телефонного звонка после полуночи, в первые часы пасхального воскресенья, а после полудня этого же самого пасхального воскресенья под готовым договором уже стояли подписи германского и русского министров иностранных дел.