– Будь цел, соколик мой! – Эльга обняла сына и застыла так, стараясь насытить его теплом материнской любви.

Святослав напрягся в ее объятиях, как делал всегда после возвращения из Хольмгарда. Эльгу это тревожило: они так и не могли вернуть близость времен его детства. Да, между двумя людьми сильной воли почти неизбежны расхождения, но Святослав будто и не желал мира с матерью, молча отвергал ее любовь, даже если прямо сейчас спорить им было не о чем.

«Он боится, что ты заберешь его в руки, что приучишь смотреть тебе в рот и стараться угодить тебе, – как-то сказал ей Мистина, когда она в горький час пожаловалась ему на отчуждение сына. – Потому и старается не подпускать близко. Он хочет поскорее стать мужчиной и князем, вот и пытается перестать быть твоим сыном». – «Но разве нельзя быть и князем, и сыном одновременно?» – всплеснула руками Эльга. «Для отрока тринадцати лет – сложно. Обожди. Он подрастет и вернется, когда переживет страх пропасть в твоей тени». Эльга верила проницательности Мистины, но очень хотела, чтобы Святослав «вернулся» поскорее. Как он, в тринадцать лет, будет делать свое княжеское дело без поддержки матери? Без ее мудрости и любви? В мыслях ее он был легким птенцом на холодном ветру, что не дает поймать себя и согреть.

– Я… – Святослав прошел и сел на скамью. – Пусть… – Он глянул на Святану и молодую боярыню Ведамиру Остроглядовну, бывших в это время у княгини, и лишь кивнул родственницам в знак приветствия. – Пусть нас вдвоем оставят. Разговор есть…

Эльга двинула бровями: что за диво? – но обе тут же поклонились и вышли. Две служанки удалились тоже, взглядом попросив позволения у княгини, и мать с сыном остались наедине.

Вернее сказать, соправители, подумала Эльга. Сев на скамью, она сцепила руки на коленях. Судя по напряженному лицу Святослава и дорогому «корлягу», за который сын держался здоровой рукой, будто для уверенности, он пришел с разговором не о семейных делах. Видно, о дреговичах нечто надумал с дружиной своей юной. Никаких решений пока не имелось – нарочитые мужи обдумывали случившееся. Но было ясно: так дело оставить нельзя.

Однако княгиня ошиблась: Святослав затеял поговорить о самом что ни есть родственном деле.

– Я вот что… – он зажал ладони между колен и качнулся вперед. Хмурое и сосредоточенное лицо его вдруг так ясно вызвало в памяти Эльги черты Ингвара, что защемило сердце, чуть не до слез. – Ты… Я знаю, что ты…

– О боги! – вполголоса ахнула Эльга; у нее мелькнула мысль, что он хочет завести речь о ее близкой дружбе с Мистиной.

Хоть она и оберегала свое достоинство, но едва ли эта связь – полная тайна для Святослава. Желька, теперь уже Гримкелева вдова, исправно делилась с сыновьями всеми киевскими сплетнями, а те так же охотно передавали их Святославу. Еще вздумает мать родную попрекать!

– Давай уже, не тяни. Что стряслось?

– Я знаю, – сын вцепился в золоченую рукоять Огненосца и наконец собрался с духом, – знаю, что ты перед тем, как за отца выйти, была у медведя в берлоге… ну, у такого медведя, переодетого… который волхв… посвящение… как у знатных дев…

– Да, – с облегчением, но и еще более сильным удивлением подтвердила Эльга. – И что с того?

Свои приключения в лесу, у Князя-Медведя, они с Утой много лет пересказывали детям, и за пятнадцать лет повесть сия широко разошлась по земле Полянской. Но раньше и Святослав воспринимал это как сказку. Теперь вдруг то давнее дело обернулось к нему какой-то другой стороной.