Ожидая, не проснется ли сестра, Эльга молча разглядывала ее деверушу. Эту деву, как она помнила, Лют сам выбрал себе в награду. Оно и понятно: очень миловидное, необычное лицо. Видно, что сметлива, даже когда молчит. И понесла быстро, ждать не заставила… Эльга подавила вздох: не оглянешься, как пятеро мальцов будут за подол цепляться. Будь у нее, Эльги, пятеро сыновей, не пришлось бы ей так томиться из-за судьбы одного-единственного.

Ветляна вдруг ойкнула шепотом и едва не подпрыгнула; Эльга, вздрогнув от неожиданности, взглянула на нее.

– Что такое?

– Дитя толкается, – виновато шепнула та.

Эльга улыбнулась ей – помнила еще, как Браня на том же сроке не давала ей покоя. Но сидеть почти наедине с Ветляной, источавшей тайную враждебность, не хотелось. Эльга поднялась и, знаком велев служанкам оставаться, пошла в хозяйскую избу. Провожать ее не требовалось – на этом дворе она знала каждый угол немногим хуже, чем у себя.

В большой избе она никого не застала – Мистина еще был занят с оружниками. Эльга села на скамью, возле крюка в стене, куда Ута обычно цепляла конец основы, когда ткала пояса или тканцы. Сейчас он был пуст – слишком отекали пальцы, не сгибались, и Ута на время оставила всякое рукоделье.

Просторная и тихая, воеводская изба наводила на мысль о жилье самого Кощея, полном сокровищ и диковин. Часть больших ларей, в которых Свенельд когда-то хранил свои богатства, переместилась сюда; когда горели свечи, начищенная медь и бронза их узорной оковки блестела и перемигивалась. На лавках лежали тканые ковры, на полу медвежины, на ларях подушки, обшитые шелком от старых, изношенных одежд. На длинных полках стояли рядами поливные греческие кувшины и блюда – зеленые, желтые, белые, расписные. Серебряная и позолоченная посуда хранилась в ларях под замком, но если Мистина принимал важных гостей, с которыми хотел побеседовать не в гриднице, а лицом к лицу, они выставлялись на широкий дубовый стол.

Одна стена была занята оружием Мистины. На почетном месте висели три его «корляга», раздобытые в разных местах и по разным случаям; возле них два греческих меча-парамирия – от «корлягов» их отличала и выделка клинков, и облик рукояти. Парамирии Мистина не любил, но держал здесь на память о войне с греками. Был хазарский однолезвийный меч – взятый у захваченного в плен печенежского княжича Едигара. Несколько секир – и простые, и с серебряной насечкой. Такие же копья, два ростовых топора, два старых полуразбитых щита, которые Мистина хранил ради каких-то памятных ему случаев. На отдельной полке выстроились четыре золоченых воеводских шлема, из них один греческий.

Здесь же был золоченый клибанион греческого стратига, привезенный из похода по Вифинии десять лет назад. Этот клибанион был на Мистине в битве под Ираклией, на золоченых чешуйках остались глубокие царапины – там, где по ним скользнула пика катафракта. Распоротые тем ударом ремни давно заменили, доспех привели в порядок, его можно было снова надевать, но Мистина, кажется, больше ни разу им не пользовался.