– Видно, там у Ясеня нас крепкой ниточкой связали, нам этих пут не скинуть, – Мистина протянул руку и взял ее за плечо, чтобы уложить обратно, но она сбросила его ладонь. – Можно было уже привыкнуть, за пятнадцать-то лет.

Не пятнадцать, меньше. Первые три года Эльга недолюбливала Мистину и не доверяла ему. При первых встречах он показался ей слишком самоуверенным и дерзким, а потом, когда она убедилась, что на пути к своим целям он не ведает преград, то стала его опасаться. Взаимное понимание пришло к ним, когда он стал более осмотрительным, а в Эльге созрели ум и воля, придавшие ей уверенности. Но лишь после первого похода на греков она обрела в нем опору и поверила ему по-настоящему. Эта связь изменила ее, стала ее частью, и теперь Эльга не мыслила себя без Мистины. Даже когда подавляла влечение к нему ради права уважать себя.

«Неужели я никогда от тебя не избавлюсь?» – мысленно ответила она сейчас. Но молчала, зная, что Мистина не очень-то и виноват. Он обещал ждать, пока она передумает – и ждал. Она сама позволила ему решить, что это уже случилось. Потому что ее влечение к нему ничуть не утихло и лишь накапливалось, пока не превысило силу сдерживать его.

– Пусти, – она слегка толкнула Мистину, чтобы он подвинулся и дал ей выбраться с широкой лежанки, не перелезая через него. – Только не хватало, чтобы кто-нибудь… Вдруг она проснулась, пошлет сейчас за мной, а тут…

– Там Альв на крыльце сидит! – Мистина все-таки поймал ее и снова притянул к себе. – Он никого не пропустит, пока я не выйду, явись хоть царь Костинтин с катафрактами.

Против воли Эльга рассмеялась, вообразив, как ромейский цесарь в золоченом доспехе осаждает дверь избы, чтобы застать княгиню киевскую с мужем ее сестры.

Хотя не очень-то цесарь удивился бы – если правда все то, что рассказывают о семейных делах отца и деда Костинтинова ездившие в Царьград купцы.

– Покажи, как там сейчас, – Эльга знаком велела Мистине перевернуться спиной вверх и с нежностью провела рукой по белым шрамам на его левом плече и над лопаткой.

Когда она впервые увидела эти следы от встречи с пикой катафракта, они были почти свежими, багровыми. Теперь, десять лет спустя, побелели, но ясно было, что Мистина унесет их в могилу и покажет самому Одину и его эйнхериям. И ему дадут хорошее место за столом одноглазого бога. Но и сейчас вид этих шрамов вызывал у Эльги ужас и трепет. Мерещилась алая кровь на земле, багровая разрубленная плоть, дыхание смерти… Мистина был убежден, что в тот день ему суждено было погибнуть. Пика тяжелого всадника могла разрубить ему хребет, но скользнула по стальным чешуйкам клибаниона и лишь распорола мышцы. От этого удара Мистина упал, а сверху на него рухнул конь того катафракта – кто-то из телохранителей всадил ему в брюхо копье. Как Альв и Ждан Борода вытаскивали его из-под коня и волокли к воротам Ираклии – Мистина не помнил, тогда все для него поглотила багровая тьма беспамятства. Очнулся он, когда его бегом заносили в ворота. И еще успел проследить за отступлением в город своих уцелевших дружин. Эльга слушала рассказ об этом не один раз, и ей казалось, что она видит все события собственными глазами Мистины.

В те первые две ночи в Вышгороде, которые они тогда провели вдвоем, Эльга едва могла спать: стоило ей немного задремать, как голову наполнял далекий грохот, гул, давящее напряжение и чувство смертельной опасности. Мелькали образы – трудноразличимые, но явственно чуждые ей. Мистина привез из похода на греков такое сильное чувство войны, которым были полны его мысли, душа и сама кровь, что стоило им заснуть рядом, как оно выливалось из него и накрывало Эльгу.

Не погиб Мистина только потому, что перед отъездом из Киева оставил Эльге свой оберег-науз – «костяного змея».