– Щедр ты, как земля-матушка! – Благожит не верил своим глазам. – Откуда ж такое богатство? Ровно с неба…

– Братья мы с тобой, от одного корня род ведем, от Дулеба, Даждьбожьего сына! Что есть у меня – для брата ничего не пожалею! – хвалился Людомир. – Братьям богами завещано вместе держаться, а ныне пора такая, что сей дедов завет – дороже чистого серебра и красна золота!

– Да уж, пора нынче… горькая настала, – Благожит вздохнул и отвернулся: надеть эти кафтаны ему приведется еще не скоро. – Такая пора, что не до сукманов расписных.

– Знаю, что за горе на сердце у тебя. – Людомир стоял, уперев руку в бок, и горделивый вид его со словами сочувствия не вязался. – Но вот тебе мое слово княжеское: скоро и ты платье цветное наденешь! Давай-ка подавай мёды – выпьем, сердце и взвеселится!

Начали подавать угощение. Благожит как хозяин ломал свежие хлéбы и рассылал гостям – сперва Людомиру, как самому почтенному гостю, потом его спутникам. Начали пить: за богов, за дедов, за родичей. Для стоялых медов, что по двадцать лет зреют в дубовой бочке, закопанной в землю, случай был недостаточно важный: за век человечий таких случаев и выпадает всего два-три. Карислава, стоя у бочонка, разливала ковшом пиво – напиток дружеского и братского застолья, – а отроки разносили чаши по столам. Особенно часто наливать требовалось Людомиру – он опорожнял чашу, едва отрок успевал отойти, и уже вновь призывно размахивал опустевшим сосудом. При этом он весело глядел на хозяйку, прижимал руку к сердцу – дескать, вот здесь уже сладко. Карислава с трудом сдерживала не вполне приличную улыбку: она видела, что облик ее и обхождение сильно радуют князя волынского.

От пива смуглое лицо Людомира налилось краской, на лбу вздулась выпуклая шишка размером с кулак. Говорили, что несколько лет назад у него на западных рубежах вышло столкновение с ляхами и там его ударили кистенем в лоб; от этого у него случались головные боли, а от питья или волнения появлялась эта шишка – след удара.

Сам хозяин пил куда умереннее: прикладывал чашу к губам и ставил назад все такую же полную. Благожит был из тех, кого питие не веселит, а погружает в тоску.

– Нет, вижу, брат, не весел ты! – воскликнул Людомир и поднялся на ноги. – Хорошо твое пиво, – он быстро допил то, что было у него в чаше, и перевернул ее вверх дном, – да веселья мало в нем! Я тому горю помогу! Я тебе мед привез такой, что слаще его нигде нет!

– Нету такого меда на свете, чтоб горе мое подсластил, – качнул головой Благожит.

Даже собственная чаша ему напоминала, как совсем, казалось, недавно пили на поминальной страве по Будиму. Не слишком и вызрел мед, поставленный после рождения княжеского сына в расчете на будущую свадьбу. Вышла свадьба «мертвая» – сама судьба не вызрела…

– А вот есть! Хочешь, об заклад побьемся, что взвеселит мой мед сердце твое, так что плясать пойдешь? – прищурился Людомир.

– Смеешься ты надо мной, брат! – Благожит нахмурился.

– Сам сейчас засмеешься! Ну, что поставить в заклад?

– Что тебе надобно-то? – Хозяин даже растерялся от такого напора.

– Ты ставь красную девицу… – Людомир взглянул на Кариславу, будто речь шла о ней. – А я ставлю добра молодца, – он кивнул на Жировита. – Выиграю – моя девица, проиграю – твой молодец!

Хотимиричи загомонили, кое-кто и засмеялся этому хитро составленному условию.