Далята медленно вышел на поляну. Почтительно поклонился камню, огляделся. На земле возле самого валуна что-то мелькнуло, и он поостерегся приближаться – вдруг змея. Отойдя в сторону, сел на мох под сосной с самым новым рушником и стал ждать. Было неуютно: все время мерещились людские фигуры на месте белых рушников. Далята чувствовал на себе строгие, испытывающие взгляды десятков, сотен глаз. То были глаза уже отживших поколений – предков нынешних хотимиричей, кому и назначались в дар эти рушники. Молча взирали они из-за той невидимой грани, которую не найдешь, хоть обыщись, и которая всегда и везде рядом. Но здесь она ощущалась особенно сильно. А когда ветер шевелил края рушников, мерещилось, будто белый блазень стронулся с места и движется к тебе. Стояло ясное утро, когда всякая душа чувствует себя уверенно и бодро, но поляна была так густо насыщена духом ушедших поколений, спаянных между собой в неразрывную цепь, что Даляте требовалось все его мужество, дабы не терять присутствия духа.

Она появилась не с той стороны, откуда пришел он сам. Другой, тоненькой тропки, выходящей из-за куста, Далята не заметил и увидел девушку, только когда она уже очутилась на поляне. Еще одно белое пятно среди других, но – живое.

Вскочив, он направился к ней, будто она, союзница и друг, должна была спасти его от этих молчаливых белых призраков. За эти дни он много о ней думал, изо всех сил старался вспомнить получше ее лицо, но сейчас, при ясном свете, она показалась какой-то другой. Вместо праздничной сряды на ней была простая белая вздевалка и тонкий черный поясок. Ни стеклянных снизок, ни серебряных колечек на очелье, гладкая светло-русая коса ниже пояса. Сейчас девушка не улыбалась, но большие серовато-голубые глаза ее сияли даже ярче, чем на купальском лугу. В руках она держала какой-то горшок, под венчиком обвязанный веревкой, к камню был прислонен тонкий посох из еловца с вырезанной в навершии головой змейки.

Остановившись позади камня, она казалась так сродни тем, кто невидимыми очами взирал на него, что Далята не сразу решился подойти: тревожно стукнуло сердце, пробрала дрожь.

Но тут же он одернул себя: а как хотел-то? Всякая жена – пришелица из иного, а особенно такая, за которой княжий стол дают.

А она была рада его видеть: щеки ее сильно разрумянились, в глазах сияло довольство сбывшихся надежд, и оттого они казались голубыми лесными цветами в каплях росы. Только такой и могла быть чудесная невеста, что спасет от истребления и рабства весь род деревский. Теперь Далята дивился, как мог не узнать ее сразу, еще там, в святилище на холме. Чего хорошего было в той, которую посадили на белого коня – платье красное, да и все. А эта и в самой простой некрашеной сряде казалась Зарей-Зареницей, одетой в белизну облаков.

Сердце защемило от непривычного чувства – радости чужой красоты и тоски своего несовершенства. Далята еще не знал, что именно так проникает в душу любовь, чтобы свить в нем гнездо надолго. А будет ли это жаркая птица счастья или холодная змея боли – как богам поглянется.

– Будь жива! – хрипло от волнения произнес он, остановившись напротив девушки возле камня. – Яронега?

Он будто спрашивал, вправе ли называть ее настоящим именем.

– Будь жив, – она хотела улыбнуться, но волнение ей мешало. – Как вам поживается?

– Ты про Людомира знаешь?

– Да. Мне… рассказали.