А в гущу оружников, не дававших друг другу сдвинуться с места, ударили стрелы – сразу многие десятки, густым роем, с земли и с вершин. Пытаясь уйти из-под обстрела, русы кинулись прочь с тропы, стали укрываться в зарослях. За мостом образовалась мешанина; к небесам взвился вопль боли, ярости и досады. Пройти назад по мосту было невозможно, русы кидались в воду и отступали; было неглубоко, где по пояс, где по грудь, но русы, в кольчугах и с щитами, брели через воду медленно, и многих настигли стрелы. Десятские срывали горло, пытаясь собрать своих людей.

Наконец уцелевшие и способные передвигаться так или иначе, через мост или через воду, отошли назад, туда, где стрелы из-за ручья уже их не доставали. Позади, на тропе и на мосту, остались тела убитых; из-под завала доносились крики и стоны тяжело раненных, кто не смог сам выбраться. Десятские спешно оценивали потери и приводили людей в порядок. Асмунд, получая доклады сотских, бранился последними словами: и не увидев дреговичей в глаза, он уже потерял убитыми не менее полутора десятков, а ранеными втрое больше!

Вытянутое длинной змеей посреди чужого, враждебного леса войско оградилось щитами, но положение его оставалось весьма уязвимым.

– Да пес их болотну мать! – ревел Асмунд, глядя издали на завал, где еще дрожали лапы упавших елей.

– Если дальше так пойдет, – подхватил Ивор, – то мы ни одного шиша не увидим, а нам уже будет карачун!

* * *

На длинном протяжении тропы через лес стояли толкотня, крик и ругань. Раненых относили назад; Асмунд решал и распоряжался, кому где быть, чтобы дружина не стала жертвой внезапного наскока из засады. О Святославе Асмунд в эти мгновения не думал: для таких случаев у того были свои четыре десятка гридей с сотским, Хрольвом, сменившим на этой должности погибшего с Ингваром Гримкеля Секиру.

Сам же князь, несмотря на юный возраст, происходящее оценил совершенно правильно. Он оставался в середине строя, имея при себе как бы отдельное войско среди большого: близ него был знаменосец с главным княжеским стягом, четверо телохранителей, вокруг полтора десятка его младшей дружины, а далее четыре десятка гридей. Не уступая древним витязям из сказаний, Святослав начал собирать вокруг себя воинов, едва получил меч в двенадцатилетнем возрасте: это были его ровесники, сыновья Ингваровых гридей и других русов, набранные частью в Киеве, частью в Хольмгарде, где он провел последние полтора года перед гибелью отца. Самых близких к нему было трое. Улеб, сын Мистины, ровесник Святослава – приятный собой, дружелюбной мягкой повадки отрок, ничуть не похожий на отца и уродившийся, как считалось, в мать, Уту. Второй – Игмор, старший сын Гримкеля Секиры и Жельки, бывшей хоти Ингвара. Перед женитьбой на Эльге Ингвар отдал трех младших жен своим телохранителям – будущая княгиня потребовала, чтобы у Ингвара не было других, пока она не родит сына и наследника. Улеб и Игмор водились со Святославом с раннего детства, а третий – Сфенкел – появился среди них позже, его Святослав привез из Хольмгарда. Семнадцатилетний Сфенкел был старше других в этом кругу и приходился сыном Шигберну, знатному человеку, ездившему в Царьград послом от княгини Сфандры, бабушки Святослава по отцу. Был это неглупый, уверенный рослый парень с дерзкими глазами; в его обращении с юным князем почтительность смешалась со снисходительностью старшего брата, и Святослав любил его за эту повадку, вдвойне ему льстившую.

Необходимость топтаться в задних рядах растянутого строя Святославу очень досаждала – он слышал доносящиеся спереди крики, видел, что войско спешно теснится назад, но не понимал, что происходит. Телохранители не пустили вперед его самого, и он послал Сфенкела. Теперь тот вернулся и рассказывал, что видел впереди – завал позади моста, раненых и убитых.