– Видишь их?

Мика нахмурил брови. И тут он разглядел с десяток или больше крошечных клочьезмеев, каждый размером не больше ладони; они хлопали крыльями, развевавшимися, как ленты, перепрыгивали с ветки на ветку и срывали ягоды своими чуть вздёрнутыми мордами. Илай смотрел в свою подзорную трубу.

– Пожалуй, это их последний плотный обед перед холодами, – сказал он. – Они зарываются под корни деревьев и пережидают зиму, выживая за счёт своих жировых запасов.

Они двинулись дальше по хрусткому снегу, и Мика даже вспотел, стараясь не отставать от Илая. Все эти разговоры о зиме и о прочем Илай, казалось, вёл, чтобы скоротать время и быстрее добраться до места. Солнце в небе, достигнув высшей точки – хотя не такой и высокой, – поползло уже вниз. Тени удлинялись. Воздух становился всё морознее.

Мика всматривался в далёкий горизонт. Фракия говорила, что по ущелью они преодолеют бо́льшую часть пути к красным водам, как она их называла; но они давно прошли широкое ущелье, перед ними раскинулась равнина, но всё ещё не было ни намёка на приближение кара. Наконец, когда вечерняя стужа окончательно превратила снежное месиво у них под ногами в ледяную корку, Илай объявил, что им пора остановиться на ночлег.

Они спали под открытым безлунным небом. Звёзды сияли, будто только что отполированные. Мика дважды просыпался, думая, что уже рассвело, и переворачивался на другой бок, продрогший и разочарованный, когда видел, что всё ещё была ночь. Третий раз он проснулся, когда его растормошил Илай.

– Мика, – шептал он взволнованным голосом. – Мика, вставай.

Мика распахнул глаза и вскочил на ноги так резко, что у него закружилась голова.

– Что? Что такое?

– Вон там, – тихо сказал Илай.

Он чуть нагнулся, одной рукой обнял Мику за плечи, а другой указал в сторону неровного, будто растрескавшегося плато примерно в ста метрах от них. Мика потёр глаза, прищурился и увидел, как размытые очертания угловатых валунов пришли в движение. Илай выпрямился.

– Серозмеи, – прошептал он. – Целая стая.

Мика поднёс к глазу подзорную трубу. Кружок увеличительного стекла внезапно наполнился жизнью.

Мика увидел десятка два серозмеев, огромных и неуклюжих; их серые тела в лучах рассвета окаймляла чёрная тень. Они как будто паслись, разгребали снежный покров, грациозно опускали шеи и поедали то, что находили под ним. Они были медлительны и спокойны, но в то же время очень осторожны: пока остальные насыщались, по меньшей мере двое змеев постоянно обозревали окрестности.

Мика узнал этих змеев – он уже видел одного такого раньше, ещё на равнинах. В ту роковую ночь по главной площади водили такого же змея, но жалкого, больного и умирающего. Каким странным и необычным тогда показался Мике этот болезненный серозмей. Наверно, какой-то отчаянный змеелов привёл его в долину ещё змеёнышем: тот стал его сокровищем. Короткая жизнь и долгая мучительная смерть были уготованы этому созданию, которое кололи в бок и мучили на потеху публике.

Мика рассматривал медленно бродящую по плато стаю, и его взгляд задержался на неуклюжем змеёныше, который отстал от остальных. Он был худенький и пугливый, с поднятыми крыльями и головой, казавшейся слишком тяжёлой для его тощей шеи; когда он заметил, что остальные ушли, то вприпрыжку помчался догонять их на своих длинных ножках. Серозмей, которого видел тогда Мика, наверно, тоже был когда-то таким же – малышом, свободно бродившим по пустоши. Змеёныш догнал высокую самку, и они с нежностью потёрлись друг о друга носами.

Вдруг раздался пронзительный визг, и все змеи, как один, подняли головы. В следующую секунду вся стая бросилась врассыпную. Некоторые пытались взлететь, хлопая крыльями и перебирая лапами; те, кому это удавалось, низко скользили над розоватыми камнями.