- А вот за тот месяц у вас были близкие отношения?

Она рассмеялась несколько саркастически.

- Через столько лет тебя волнуют.

- Были?

- Я с ним не спала, если ты это имеешь в виду.

Петр кивнул. Он имел в виду: сосед расстался с женой, друг Павла перенес свадьбу, дядя слег с сердцем, дед навсегда покинул «развратный Вавилон», а медик, который мог, в случае чего, тайно выручить, почти месяц отдыхал в Ялте.

- Не хочу врать, — сказала Лана, — что за эти годы у меня никого не было. Но ты позвал и я пришла.

- Ты очень нравишься мужчинам, я знаю по себе.

- Мне этого мало, Петр.

- Согласен. Но ты же сама сказала: все смешалось. Все заслонила смерть. Девять лет я живу под спудом прошлого, как под тяжкой плитой. Это я только тебе говорю.

- Нет, что ты! — она испугалась. — Более нормального и уравновешенного человека я не встречала.

- Это видимость. Я не сумасшедший, конечно, но и не свободен. Я должен освободиться от этой тайны, понимаешь?

После молчания Лана поинтересовалась:

- Только мне. почему?

- Потому что только тебе я доверяю.

И речи не было о «чувствах страсти нежной», но искра пробежала, что внешне выразилось во взаимном движении — разом встали, встретились, обнялись. и услышали:

- Ой, ты занят!

В балконном проеме — стриптизерка в детской какой-то трогательной пижамке. Петр онемел от гнева.

- Это она принесла сюда розы?

- Кто это? — спросила «она», и он обрел чувство речи:

- Рекомендую: протеже твоего Ангелевича, страдающая манией преследования.

- Ты ее преследуешь?

- Она меня.

- Ах ты бедненький!

Петр Романович засмеялся от комичности ситуации. Лана продолжала:

- Девочка, нехорошо обижать взрослых.

- Нет, нет, я уважаю, особенно пожилых теток. Вы для него в самый раз, а ко мне пусть больше не пристает со своей любовью, у которой порох отсырел! — выпустив победную пулю, девица удалилась.

- Однако тон базарный. Чем торгует?

- Своим телом, — ответил Петр Романович бесстрастно и тщательно запер дверь на галерейку.

18

Лана ушла под утро, начинался понедельник в швейцарской фирме, а для фолософа, может быть, последняя неделя на свободе.

Он поймал для нее такси и побрел от Садового по Копьевскому в сереющем свете домов-теней. Остановился перед своим, фонарь уже отгорел. «У меня орудие убийства, на нем кровь». — «Где?» — «На мертвой голове». — «Где?!» — «На тротуаре в Копьевском переулке».

«Странные (безумные?) ответы на мой машинальный и невразумительный вопрос «где?». Это ли главное! «Какое орудие?» — вот что требовалось узнать, но я был слишком ошеломлен, потрясен. не столько даже репликами, сколько голосом. Да, «голосом мертвеца»» (которого видел, с которым разговаривал в четверг «во сне»). И уцепился за реальность: «Поль, ты?»

Нет, брат не был безумен, каким-то образом он овладел загадочным орудием — уникальной уликой! — за что его убили. Кровь на мертвой голове. Девичьи длинные волосы намокли в крови, голова медика в луже крови. нет, он не бредил, он говорил не об этом! Если Павел невиновен, он не видел мертвых в момент убийства или сразу после него, не призрак же он, в самом деле, проходящий сквозь стены. Так иронически назвал следователь убийцу Подземельного. — Петр Романович, как в трансе, вновь услышал тот предсмертный крик и голос — о д н о в р е м е н н о! — и содрогнулся. — Но сбежать с места преступления было невозможно! — вымолвил вслух, пытаясь успокоиться.