Евгений Рудашевский. Солонго. Тайна пропавшей экспедиции
In angello cum libello
Часть первая Восточный Саян
— Далеко ли твой дом, евражка? — Далеко, лиса, — под самым кончиком хвоста.
Глава первая
Артём ловил своё отражение в окне автобуса. Он знал, что жив — от пяток до макушки. Знал, что неделю назад ему исполнилось четырнадцать лет, что вместо обещанного лагеря его отправили в глушь Тункинской долины. — Скукотища… — вздохнул Артём. В окно он видел зеленеющие овраги, покосившиеся избы. Обдуваемые ветром, вспыхивали вётлы — их листочки, повернувшись исподней стороной, пускали по ветвям холодное пламя серебра. Юноша с унынием поглядывал на придорожные кафе, на сидевших у дороги грибников и ягодников. Закрыв глаза, он мог увидеть значительно больше — весь земной мир… Прежде взгляд Артёма устремлялся даже к просторам Луны и Марса. Юноша думал, что при желании и определённом везении станет космонавтом, попадёт в космическую экспедицию и улетит путешествовать на галактическом корабле. — Почему бы и нет! — улыбался он. Потом врачи сказали Артёму, что у него врождённая аритмия сердца. В этом не было ничего страшного, его даже не освободили от физкультуры. Но, вернувшись из поликлиники, он уже не видел ни Луну, ни Марс. Они погасли, умерли в его мире и больше ему не принадлежали. Артём не расстроился. В его распоряжении оставалась вся Земля — от снежной вершины Эвереста до тёмных глубин Марианской впадины. Аритмия не помешает идти с ледорубом или погружаться в батискафе. Этого было вполне достаточно. В конце концов, космонавтом быть не так уж интересно. Что за радость — восемь месяцев лететь на крохотном корабле, а потом бродить по безжизненным марсианским пустыням? — А ты знала, что на Марсе шестьсот восемьдесят семь дней в году? — спрашивал у мамы Артём. — Нет. — А то, что там из-за слабой гравитации люди не смогут рожать детей? — Нет. — Вот… Значит, делать там нечего. Мама в ответ только смеялась. Мир родителей был не таким большим и ярким. С каждым годом на их карте становилось всё больше серых пятен — мест, куда они просто не хотели отправляться, — и чёрных пятен — мест, которые они не смогли бы посетить при всём желании. Для папы давно умерли ледяные просторы Антарктики, пески Сахары и джунгли Амазонки. Об Эвересте, Аннапурне и других вершинах он даже не вспоминал. Сергей Николаевич Перевалов курил уже десять лет — слишком часто и крепко, чтобы теперь карабкаться по ледникам или тяжёлым мачете прорубать заросли лиан. Для Марины Викторовны Переваловой, мамы Артёма, яркими оставались лишь Иркутск, где она жила, и Таиланд, где она с подругами отдыхала каждый январь. Другие места нашей планеты её мало интересовали. — Скукотища, — поморщившись, повторил Артём. К четырнадцати годам он с удивлением заметил, что и в его мире появились серые участки: затянутые войной Сирия, Ирак, бандитские Уганда и Сомали… — Хотя… почему бы и не съездить туда. Чем опаснее, тем интереснее. Отражение Артёма в окне то пропадало, то возвращалось. На подъёмах завывал старый двигатель автобуса. У дороги паслись коровы. Мальчик-пастух, прикрывая лицо от колючей пыли, равнодушно поглядывал на отару овец, ждал минуты, чтобы перевести их через дорогу. Из-за пригорка вытянулась почерневшая водонапорная башня; за ней началось пшеничное поле — ветер чертил его золотистыми тропинками, порывами выстилал мягкие лужайки. Вздохнув, Артём вспомнил дедушку. |
