Но нахмурится ночь – разгорится костер,

         И, виясь, затрещит можжевельник,

         И, как пьяных гигантов столпившийся хор,

         Покраснев, зашатается ельник.

«Сияла ночь. Луной был полон сад. Лежали…»

         Сияла ночь. Луной был полон сад. Лежали

         Лучи у наших ног в гостиной без огней.

         Рояль был весь раскрыт, и струны в нем

         дрожали,

         Как и сердца у нас за песнию твоей.

         Ты пела до зари, в слезах изнемогая,

         Что ты одна – любовь, что нет любви иной,

         И так хотелось жить, чтоб, звука не роняя,

         Тебя любить, обнять и плакать над тобой.

         И много лет прошло, томительных

         и скучных,

         И вот в тиши ночной твой голос слышу вновь,

         И веет, как тогда, во вздохах этих звучных,

         Что ты одна – вся жизнь, что ты одна —

         любовь.

         Что нет обид судьбы и сердца жгучей муки,

         А жизни нет конца, и цели нет иной,

         Как только веровать в рыдающие звуки,

         Тебя любить, обнять и плакать над тобой!

«В дымке-невидимке…»

         В дымке-невидимке

         Выплыл месяц вешний,

         Цвет садовый дышит

         Яблонью, черешней.

         Так и льнет, целуя

         Тайно и нескромно.

         И тебе не грустно?

         И тебе не томно?

         Истерзался песней

         Соловей без розы.

         Плачет старый камень,

         В пруд роняя слезы.

         Уронила косы

         Голова невольно.

         И тебе не томно?

         И тебе не больно?

«Истрепалися сосен мохнатые ветви от бури…»

         Истрепалися сосен мохнатые ветви от бури,

         Изрыдалась осенняя ночь ледяными слезами,

         Ни огня на земле, ни звезды в овдовевшей

         лазури,

         Всё сорвать хочет ветер, всё смыть хочет

         ливень ручьями.