— Я не могу обсуждать этого с вами, — сказала Диана. Она уже больше не пыталась вырваться.

— Но вы уже обсуждаете это со мной, милая. И самое удивительное, что все будут живы-здоровы. Майлзу будет хорошо, вы будете добры к нему, будете ходить за ним, как за ребенком.

— Им нужно было уйти вместе. Он станет презирать меня. Между нами больше не может быть любви. Представить себе страшно, что он думает теперь о ней и обо мне.

— Едва ли люди думают друг о друге. Они созерцают в уме плод своего воображения, имеющий сходство с тем, о ком они якобы думают, и обряжают его себе на потребу. Майлз не может думать о вас. Майлз думает о Майлзе. И это вы тоже должны понять и простить. Он еще будет доволен собой, и вы увидите улыбку у него на губах.

— А я как же?

— Вот оно! Все пекутся о себе! Смягчитесь. Отдайте им всю себя. Отбросьте гнев и ненависть. Любите. Отдайте себя всю. Любите Майлза, Денби, Лизу, любите Бруно, Найджела.

Диана склонила голову Найджелу на плечо. Слезы у нее на щеках высохли и больше не капали на пиджак Найджела.

— Я не знаю, как это сделать.

— А вы попробуйте, стоит ведь только захотеть.

— С ума сойти, еще и Денби с Лизой. Словно сон, наваждение, ничего нельзя понять.

— Это и есть сон, Диана. Понять можно лишь малую толику, вот и не сходятся концы с концами. Когда мы страдаем, мы думаем, что за всем кроется сложный промысл. Но это лишь порождение нашего больного воображения.

— Да, мне казалось, за всем этим кроется какой-то промысл, — произнесла Диана. Она выпрямилась и пригладила волосы. Найджел разжал руки.

— Ну вот видите, боль уже и проходит.

Она откинулась на спинку дивана, взглянула на Найджела и только теперь заметила синяк у него на лице вокруг заплывшего глаза.

— Где это вас угораздило?

— Столкнулся с реальным миром. А он ранит.

— Бедный Найджел…

— И отдайте-ка мне таблетки. Они вам не понадобятся.

Рука Найджела скользнула в сумочку Дианы, где лежал пузырек со снотворным. Он извлек его оттуда и положил к себе в карман.

Диана потерла заплаканное лицо, разглаживая кожу.

— Да, наверное, не понадобятся. Хотя я и не знаю почему. Ведь это все бессмысленно, о чем вы мне говорили.

— Конечно, конечно, я и есть бессмысленный жрец бессмысленного Бога. Но если псевдоврач — не врач вовсе, то псевдобог — все же Бог, Диана. Разрешите проводить вас домой.

Глава XXVII

Денби включил свет. Большое холодное помещение в нижнем этаже типографии с рядом темных окон во всю стену, пропахшее краской, бумагой и многолетними залежами обрезков, казалось неприбранным, запущенным и в то же время притаившимся, настороженным, как бы застигнутым врасплох. Оно производило странное впечатление без однообразного стука машин, без людской суеты. Было около пяти часов утра.

Денби прошел от двери в глубь мастерской. Остановился у старинного пресса, который позавчера доставили из художественного училища. Литая сталь потускнела, была тронута ржавчиной. Тут требовалась окраска, смазка, любовь. Но даже в таком унизительном нерабочем состоянии пресс все же воплощал в себе силу и красоту. «Коуп, Лондон, 1827». Денби погладил большой железный цветок, который служил противовесом, нажал на рычаг, и пресс легко, плавно, величественно опустился. Денби отошел от него.

Дверь в дальнем конце мастерской выходила на каменную лестницу. По ней можно было пройти к небольшому причалу, ныне бездействующему, и оттуда, по железным ступенькам, спуститься прямо к воде, а во время отлива — на илистый берег Темзы.