– Я никуда не исчезала.

– Ого, – он выдавил из себя улыбку. Все происходило совсем не так, как представлялось. – Ты говоришь по-немецки, – пробормотал он, а про себя сказал: «Ну и дурак же ты, Курт, неужели ты не можешь успокоиться?»

– Я говорю по-немецки, – ответила она так четко, как школьница учителю.

– Так, значит, ты немка? Я что-то не могу определить диалект.

– Ты не сможешь определить диалект. Я не немка.

И тут, к своему великому удивлению, Курт понял, что женщина вообще не говорит по-немецки, а просто строит свои ответы из его реплик.

– Тогда ты из Норвегии или Швеции?

– Не из Норвегии и не из Швеции.

– Может, пройдем в мою каюту и проведем там вечер? Мы попробуем поймать какую-нибудь программу по спутниковому телевидению, у меня есть хорошее виски, мы отлично проведем время. Я ведь могу тебе помочь. Не очень-то приятно иметь дело со Службой иммиграции и натурализации.

Торжественность в ее взгляде, серьезная невинность черт прелестного лица – других слов не подобрать – все вызывало настоящую дрожь. Эта женщина заставила его испытать чувства, которых он не переживал с тех пор, как был мальчишкой. Тогда Ингеборг Шляйхтер расстегнула его ширинку, а он лежал, прислонившись спиной к стволу дерева. Девушка запустила руку внутрь, и его парализовало от удовольствия, стоило прохладным пальцам коснуться напрягшегося члена. «Что ты ощущаешь?», – спросила она тогда, а Курт думал, что сейчас взорвется.

– Я пойду в твою каюту и проведу с тобой вечер, – сказала Лилит.

Он дотронулся до самой легкой и самой нежной руки на свете и повел женщину по коридору. Она смеялась тихим горловым смехом. Оказавшись у него в каюте, красавица вышла на ее середину и очень грациозно повернулась, демонстрируя себя.

– Я пришла в твою каюту и мы здесь проведем вечер.

– Насколько хорошо ты говоришь по-немецки?

Улыбнувшись, Лилит склонила голову набок. О, как она прекрасна, как невероятно она прекрасна!

– Я говорю по-немецки так же, как и ты.

– Ты запоминаешь то, что я говорю! Это так?

– Я запоминаю немецкий из того, что ты говоришь. Это так.

У нее, должно быть, замечательный мозг, как часто бывает у идиотов. Курт где-то читал, что они перемножают в уме по нескольку тысяч и способны на многое тому подобное.

– И на скольких же языках ты говоришь?

– Я говорю на всех языках, на которых со мной разговаривают.

Он хотел выглядеть блестящим, импозантным капитаном, предложить ей выпить, угостить сигаретой, немного посмотреть телевизор, перед тем как... А вместо этого вел себя словно мальчишка: схватил ее за руку, неуклюже чмокнул в щеку. Или старый служака – только что каблуками не щелкал... Глупо, зачем ему понадобились клише? Но когда он неловко поцеловал молочно-нежную кожу, мягкая воздушная прохлада скользнула по его губам и он вдохнул аромат настолько чудесный, что какое-то мгновение не мог двинуться с места. Он снова понюхал ее щеку – это был тот запах, который наполнил ее комнату, после того как она вымылась, – наверное, так могла пахнуть душа сладчайших в мире цветов.

– Откуда у тебя духи? – спросил он. – На корабле нет духов.

– Можно я отвечу на арабском?

– Да, конечно.

– Это не духи. Это моя благодарность всем, кто позаботился о том, чтобы я была чистой, – Лилит протянула руку и помахала ею перед ним. – Да, – сказала она, – это спасибо, а вот – пожалуйста.