Чувствуя, что из жара меня кидает в холод, я заторможенно переступил ногами и вновь задержался. На скамье дремал матросик — хрестоматийный корсар океанских просторов. Богатырский храп мог запросто внушать страх наравне с завистью, одеяние же парня представляло собой морскую классику — брюки клеш, черный, распахнутый на полосатой груди бушлат, ремень с массивной бляхой, у пояса — деревянная кобура с маузером. Пулеметных лент, по счастью, не наблюдалось, хотя и маузера было вполне достаточно.

Я судорожно втянул в себя воздух и попытался ухватиться за последнюю соломинку. Ну да! Конечно же, это артисты! Труппа, массовка — все разом. Отправились куда-нибудь на съемки, а по пути решили поразвлечься — рольки порепетировать, в образ вжиться. И не подумали, собаки такие, что кому-то подобное перевоплощение может выйти боком…

Теперь я шагал вперед, не оглядываясь. Где-то в животе зябко подрагивало, хотелось ущипнуть себя — да так, чтобы одним махом освободиться от липкого наваждения, проснуться окончательно и бесповоротно. Где-то я читал, что действительно бывают такие сны — многоэтажные, слоистые. Вроде как просыпаешься, а на самом деле — нет. Делаешь усилие, снова просыпаешься — и опять не наяву. Просто выныриваешь из одного слоя и попадаешь в другой, бродишь по собственному сознанию, как бездомный щенок. Пожалуй, только крепкий щипок и может выручить. Или прижатая к раскаленному титану ладонь…

Украдкой я дернул себя за палец, сердито прикусил губу. И не проснулся. Эшелон продолжал катить по рельсовой колее, народ сидел и лежал на полках, болтал и трапезничал. Справа и слева с аппетитом чавкали, шуршали бумагой и энергично работали челюстями. По заведенной издавна традиции пассажиры глодали в дороге жареных куриц, резали кружочками колбасу, били о столики сваренные вкрутую яички, макали помидоры с огурцами в соль. В дороге положено было есть, и люди ели.

На мгновение зажмурившись, я задержал дыхание. Мозг лихорадочно бултыхался, пытаясь удержаться на поверхности. Меня выбросили из лодки на глубину — и выбросили, как выяснилось, посреди широченного водоема. Однако тонуть отчаянно не хотелось. Ухватившись за алюминиевый поручень, я вновь открыл глаза, панически огляделся.

Пожалуй, не стоило себя обманывать, артистами здесь не пахло. Пахло исключительно чесноком, колбасой и… сыром.

На боковом сиденье, возле смуглого от грязи титана, расположился негр. Как и положено, иссиня черный, в полосатых штанах и карикатурной, вязанной из коровьей шерсти жилетке. Этот с едой уже покончил, а потому с вдумчивой обстоятельностью ковырял в носу. Всеми пальцами поочередно. Я пристально посмотрел на него. Нет, я, конечно, не расист, но негру подобное поведение явно не шло. Даже в этом — самом странном из моих снов.

Ощутив взор постороннего, чернокожий отвернулся от окна, блеснув огромными белками глаз, благодушно поинтересовался:

— Думаешь, паридку гулять можно?

— Паридку?

Он кивнул, а я нахмурился.

Паридку… Парубку? Или пареньку?… Черт знает что!.. Возможно, окажись на моем месте поэт Велимир Хлебников, он мог бы решить, что попал в рай. Я же так совершенно не считал.

Так и не ответив белозубому негру, я торопливо шагнул к «титану», отвернув кран, быстро наполнил кипятком солдатскую, обтянутую брезентом флягу. К черту! Все разом! Хотя бы на одну-единственную минуту!

На обратном пути я ступал твердо, глядя исключительно под ноги, пытаясь выбросить из головы негра с его вопросом, всех этих солдатиков и матросиков с их словесными нелепицами.

Честно говоря, я всерьез перепугался. Потому что объяснение всему происходящему напрашивалось самое невеселое. По всему получалось, что я спятил. Самым натуральным образом. И столь же безрадостным было сделанное мною резюме: по мере сил вести себя так, чтобы ничем не выдавать окружающим собственное сумасшествие.