– Как вы понимаете, ситуация критическая, – намекает на то, что мы находимся в реанимации. – Честно говоря, сегодня счет шел на часы. На часы, понимаете?

Я нихера не понимаю, поэтому молчу.

– Сейчас больной оказывается реанимационная терапия. Она пока дышит сама, но, как я и сказал, в таких делах все каждый час меняется. Лучшее, на что мы можем надеяться – что не придется подключать ее к аппарату искусственной вентиляции.

– Это плохо? Подключение? – также хриплю я.

Он рассказывает о причинах и рисках искусственной вентиляции легких, разжевывая мне ситуацию соразмерно тому, как давлю на него взглядом. Подробно, местами муторно, как для человека, который никогда не имел дела с данным вопросом.

– Я бы посоветовал молиться, чтобы этого не случилось. Ей лучше справиться самой, понимаете? И лучше в ближайшие сутки дать положительную динамику, – итожит, заставляя меня снова запустить руки в волосы.

Как бы я не пыжился, страх расползается по клеткам, вызывая прилив холода в груди. От этого голос снова хрипит.

– Какие у нее шансы на эти сутки?

– Не могу сказать, все зависит от агрессивности болезни и от резервов организма…

– И от правильно оказанной помощи, – обрубаю его резко.

– У нас новейшее оборудование! – протестует. – И лучшие врачи, профессионалы своего дела.

Меня это не успокаивает. Нихрена не успокаивает!

– Я хочу поговорить с ее врачом. Когда она должна дать первые результаты?

– Ну, это же не компьютерная программа… такое можно только спрогнозировать… – растекается его ответ.

– Тогда прогнозируйте, – киваю ему. – Через сутки у нее наступит “точка невозврата”, если все к этому будет идти, собирайте консилиум.

– Какие-то выводы можно будет сделать не раньше, чем через пять-восемь часов… ну и вообще, все может ухудшиться в любую минуту, сейчас нет никаких гарантий, что организм примет ту помощь, которая уже оказана…

– Я могу к ней зайти?

– Пациентка без сознания. Реакция на введенные препараты. Сейчас будете только мешать.

– Хорошо, – засекаю время.

На часах почти два часа дня.

Это напоминает мне о том, что за окном разгар рабочего дня, но это не отрезвляет. Мои мысли сбоят и скачут, на спине проступает пот. Никакая сила не заставит меня уйти отсюда. В этот момент я посылаю к чертям свою работу и этот город, понимая, что в моей жизни прямо сейчас они стали ничем.

– Где я могу подождать? – смотрю на заслуженного врача страны.

– Руслан Робертович… – поджимает губы. – Мы держим руку на пульсе. Все фиксируем. Следим… чуть что, сразу с вами свяжемся…

Я в это не верю. Не верю в то, что, выйдя отсюда, буду иметь сколько-нибудь достоверную информацию. Я не могу уйти, пока Оля болтается в гребаной неопределенности на расстоянии вытянутой руки от меня!

– Я предпочитаю получать всю информацию, находясь здесь. Где я могу подождать?

– Это реанимация, – пыхтит он. – Не проходной двор…

Вкладываю в свой взгляд достаточное количество ледяного спокойствия, чтобы через пять минут меня разместили в служебной комнате отдыха, где нет ничего, кроме умывальника и кожаного продавленного дивана.

Сев на него, опускаю лицо в ладони, чувствуя, как страх камнем оседает в груди. Закрепляется там, холодя мою кровь и мозги.

Мне нужно позвонить сыну. Сообщить родственникам. Но я не двигаюсь, давая себе немного времени на передышку.