Секретарь редакции, немолодая брюнетка с желтыми зубами и грубым прокуренным голосом, подержала в руке папку с рассказом, как бы высчитывая, сколько она весит, и, не глядя на Семена, сказала, чтобы он пришел за ответом через десять дней, а еще бы лучше через двадцать.

Он явился через двадцать три дня, решив дать редакции фору.

Все это время его не оставляли различные мысли, связанные с рассказом. Само название казалось ему симптоматичным и обнадеживающим. «Новогодний подарок»...

Ему представлялось, как он приходит в редакцию и его немедленно ведут к главному редактору. Главный редактор, известный поэт, чьи стихи Семен заучивал наизусть еще в шестом классе, подходит к нему, обнимает за плечи и говорит.

Что же он говорит?

И тут в ушах Семена звучали всякого рода лестные слова.

«Наконец-то, — восклицал главный редактор, — наконец-то открылся новый яркий талант...»

Или нет, иначе, может быть, он, как поэт, выразится более красочно и метафорично:

«Вот и зажглась новая звезда на нашем литературном небосклоне...»

Или просто и лаконично:

«Вот и явился миру превосходный молодой писатель, и наш журнал открыл его первым...»

Сердце Семена билось тревожно и гулко, когда он открыл дверь и вошел в холодную, слабо освещенную настольной лампой приемную, в которой сидела все та же брюнетка.

Зажав в зубах папиросу, она печатала на машинке, печатала очень быстро, над машинкой вился дымок, казалось, он исходит не от папиросы, а от частого и сильного стука по клавишам.

— Здравствуйте, — сказал Семен неожиданно охрипшим голосом, — я оставил вам рассказ, и вы сказали мне, чтобы я пришел через двадцать дней. Вот я и пришел.

— Здравствуйте, — привычно, не глядя на него, ответила брюнетка, — как ваша фамилия и как называется рассказ?

Погасив папиросу о дно пепельницы, брюнетка начала рыться в кипе рукописей, навалом лежавших на соседнем столе. Только сейчас Семен обратил на них внимание. Боже мой, сколько тут было папок различного цвета и формата!

Семен подумал о том, как много людей пишет рассказы, романы, стихи, повести, и весь этот поток стекается в пять — семь журналов со всех концов страны. И должно быть, каждый такой писатель-одиночка полагает, что он истинный, самобытный, яркий, редко встречаемый талант.

— Одну минуту, — сказала брюнетка, встала со своего места и вышла в другую комнату, тут же закрыв за собой дверь.

Семен мысленно снова взыграл, да, так оно и есть, наверное, все эти папки небрежно брошены на каком-то столе, а его рассказ находится у самого главного редактора, и сейчас он выскажет Семену все  те слова, которые Семен втайне рассчитывал услышать.

И надо же было случиться такому — брюнетка вновь появилась в дверях, сказав:

— Пройдите к завпрозой.

Семен шагнул через порог и очутился в небольшом, тесном закутке. За столом сидел худощавый, уже немолодой, что-нибудь лет за тридцать, человек, в ту пору Семену все тридцатилетние уже казались пожилыми, в военной, без погон гимнастерке и, потирая pукой  коротко стриженные темно-русые волосы, вопросительно поглядел на Семена.

— Садитесь, — сказал завпрозой, — моя фамилия Герасимов, а ваша как, Лигутин?

Семен кивнул.

— Так, — сказал Герасимов, незамедлительно переходя на «ты», — скажи прямо, был на фронте?

— Нет, — отвечал Семен, — мне же к началу войны было десять лет.

— Я думал, шесть, — усомнился Герасимов.

— Что шесть? — не понял Семен.

— Я полагал, когда увидел тебя, что тебе было тогда не больше шести.

Герасимов раскрыл лежавшую перед ним папку цвета хаки, и Семен узнал знакомую первую страницу с крохотным чернильным пятном на полях.